В третью стражу
Шрифт:
«Видимо, Адольф сейчас в бессильной злобе своей, в очередной раз грызёт коврик в прихожей. — Веселее от такой мысли Степану не становилось. — Рано радоваться. Всё равно, такими темпами, лет через пять, он заставит жрать землю своих европейских недоброжелателей, а союзников — как минимум кусать локти. Или ещё что-нибудь столь же малосъедобное».
Выступление премьер-министра Бельгии Поля Ван Зееланда [313] с предложением о заключении отдельного соглашения, которое могло бы способствовать контролю над неуклонным соблюдением положений Версальского договора, с правительством Французской республики, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Неожиданным стало и почти консолидированное выступление французских и бельгийских властей против прогерманских, и сочтённых такими, радикальных группировок, действовавших на их территории. Под запрет, в том числе, попала деятельность Русского общевоинского союза,
313
— Локарнский мирный договор 1925 года — закрепил незыблемость франко-германской границы, как и других границ в Западной и Центральной Европе и подтвердил демилитаризованный статус Рейнской зоны.
«Вот тебе бабка и юркни в дверь… — говорить сам с собой по-русски Степан мог лишь в редкие часы вечернего одиночества, когда выполнена вся запланированная на день работа и прислуга ушла к себе в деревню. Как ни дико это звучит, но в странных для нормального человека разговорах с самим собой Матвеев находил успокоение — они стали для него чем-то вроде медитации, требующей полного уединения и приносящей необыкновенную ясность мысли и спокойствие духа. — Вот и решили периферийные части уравнения на свою голову. Это как если бы мы стояли на пляже и кидали самые мелкие и лежащие на поверхности камушки в прибой. Невинное занятие — до поры, до времени. А галечный пляж, возьми да двинься в сторону моря. Угу. А на море от наших бросков — волна метров в несколько. — Сравнение не блистало оригинальностью, но Степан понимал, — других образов у него не было. Не до афористичности и прочих красивых литературных вывертов, когда не знаешь, куда пойдет поток событий в следующий момент. Тут уж либо «дай бог ноги», либо думай, какая часть Большого уравнения сегодня самая важная. Всё равно в ближайшие дни остаётся только наблюдать. Наизменялись… прогрессоры… мать вашу истматовскую! «
В раздражении, Матвеев резко потянулся за сигарой и чуть не смахнул с низкого столика графин с виски. Он поймал его практически на лету и, выматерившись вполголоса, облегчённо вздохнул. Виски было не жалко, просто очень не хотелось идти за ведром и тряпкой, а также собирать с каменного пола мелкие осколки. Вознаградив себя за ловкость небольшой порцией спасённого напитка, Степан понял, что в таком взвинченном состоянии сигара — не лучший вариант. Она, подобно трубке, не терпит суеты и раздражённости.
«Обойдусь сигаретой, — подумал он — из тех, что купил вчера, с албанским табаком».
Размеренная, неторопливая не в лучшем смысле этого слова, сельская жизнь состояла не только из повторяющихся как дни недели навсегда затверженных действий. Хватало и маленьких загадок. Одна из них уже почти неделю тревожила воображение Степана, да и Майкла, кстати сказать, тоже. Дважды в день — утром и вечером, несмотря на перемены погоды, на дороге между холмов, вблизи поместья Бойдов, появлялась всадница на гнедой чистокровной верховой лошади [314] . Она вела лошадь свободным шагом, изредка переводя её то в собранную рысь, то в тихий кентер [315] . Отчего-то наездница представлялась Матвееву юной романтичной девушкой, дочерью какого-нибудь местного землевладельца, скучающей в этой глухомани без достойного её воображаемой красоты обрамления. Подумывая, а не приобрести ли хороший бинокль — лучшего друга любопытного сельского джентльмена — он стал, за неимением оптики, два раза в день выходить к воротам своего владения в надежде увидеть незнакомку поближе и, если удастся, познакомиться.
314
— Поль Ван Зееланд — премьер-министр Бельгии (1934-1937 гг.)
315
— чистокровная верховая — это не эпитет, а название британской породы лошадей.
Такое поведение «молодого хозяина» не осталось незамеченным со стороны прислуги. Деревенские кумушки, готовившие еду и прибиравшиеся в доме, понимающе перемигивались и, как им казалось, незаметно, перешёптывались об очередной «причуде» «лондонского франта». Матвеев уже вызвал их недоумение, в первый же день попросив приготовить хаггис [316] и овсянку — настоящую шотландскую пищу в его понимании. И только дружный смех кухарок навёл Степана на мысль о странности своей просьбы. В результате сошлись на нейтральном жарком с гарниром из тушёных овощей, паре салатов и огромной горе разнообразной выпечки — от пресных булочек к жаркому до… а вот названия этому кондитерскому изобилию ни Гринвуд, ни тем более Матвеев, не знали. Да и чёрт с ним! Потому как вкусно было неимоверно, так, что буквально трещало за ушами.
316
—
«Пожалуй, несколько месяцев такого рациона, и о талии можно будет только вспоминать — притворно вздыхал тогда Степан, развалившись с чашкой кофе, варить который он не доверил никому из прислуги, в том самом кресле в каминной комнате, что впоследствии стало излюбленным местом его размышлений и краткого отдыха. — Мучное и мясо. Жиры и углеводы. Овощи — одно название что гарнир. Его как бы ни меньше чем основного блюда. Дикари-с. Никакой утончённости».
Первое мнение, как ни странно, оказалось ошибочным. Ритм жизни, избранный Степаном, постоянные поездки на специально купленном велосипеде в Питлохри — всё вело к зверскому аппетиту и пока никак не отразилось на его фигуре. Джентльмен из общества оставался таковым даже на краю местной географии.
Восстановление висковарни неожиданно застопорилось по банальной причине — ни в ближних деревнях, ни в Питлохри не нашлось специалиста, способного сварить изношенные трубки перегонных кубов, не говоря уже о том, чтобы изготовить новый wash still [317] . После длительных расспросов, выяснилось, что ближайший мастер, способный помочь разрешить возникшие проблемы, живёт в Данди. О нём рассказал вернувшийся из деловой поездки мистер Драммонд, владелец магазина «сложной бытовой техники», у которого Матвеев купил за последние две недели почти всё необходимое — от велосипеда до электрических лампочек. По словам почтенного торговца, именно в мастерской Сирила Каррика собирались приёмники по схеме Филипса, и ремонтировалось всё, что могло внезапно сломаться в окрестных поместьях и деревнях. Пятидесятилетний, но ещё крепкий на вид, чем-то похожий на гриб-боровик из советского мультфильма, Драммонд с радостью согласился рассказать сэру Майклу об этом «удивительном человеке».
317
— хаггис — национальное шотландское блюдо — овечий желудок, фаршированный требухой и зеленью.
— Таких успешных, несмотря ни на что, людей, как мистер Каррик, не сыскать в округе! Его у нас многие знают, хоть он нам и не совсем земляк. Ну, родился он в Данди. Папаша его — как в отставку с флота вышел, домик прикупил в наших краях, хозяйством обзавёлся, женился. Правда, кроме Сирила, бог больше детей не дал, да и то сказать, жена его через пару лет померла от простуды. Ну, ничего… мальчишка-то вырос смышлёный. Сам смог поступить в Эдинбургский университет и окончил его аккурат в четырнадцатом году. На инженера выучился, а стал лейтенантом в пехотном полку. Через два с половиной года вернулся капитаном. Правда, на одной ноге — не повезло. На Сомме оставил… кхе-кхе. Да и я оттуда пару дырок в требухе привёз. Впрочем, речь не об этом. Отец его, старый Каррик, к тому времени уже помер, но оставил неплохое наследство — как раз на мастерскую хватило. Сирил оказался не только с головой, но и с руками — брался за ремонт всего подряд, от патефонов до тракторов. Это сейчас у него не одна мастерская — автомобильная, радио, и ещё несколько, а в двадцатом начал с одного сарайчика на окраине. Без электричества, без отопления, без ноги… Первым делом он протез себе соорудил — загляденье! Ни за что, если не знаешь, от живой ноги не отличишь. Разве что прихрамывает немного.
В конце концов, — «А почему бы, собственно, и нет?» — Степан совсем уже собрался отправиться в Данди, хоть это был и не близкий путь. То есть, на автомобиле или поездом — сущая безделица. А если на «таратайке» до ближайшего вокзала, — «И где он тот вокзал?» — и только потом «по чугунке»? Но нет худа без добра. Не успел Степан выяснить насчет двуколки, а навстречу ему прямо по гравийной дороге, соединявшей в этих местах все основные центры цивилизации, скачет… Нет, не амазонка, разумеется, — амазонки это так тривиально, — а сама Диана-охотница во всей прелести своей вечной юности и неувядающей красы. И что за дело, что не на своих двоих, что без лука и не в полупрозрачной тунике, спустившейся ненароком с левой, скажем, груди?! Она была прекрасна, и это, конечно же, была именно ОНА, а все остальное дорисовало воображение Матвеева, вспыхнувшее, словно высушенная засухой степь.
— Артемида! — Воскликнул пораженный «чудным видением» Степан.
— Фиона, — осаживая скакуна, удивленно произнесла девушка.
Глаза ее распахнулись, и Степана с головой накрыло волной разогретого солнечным жаром меда. Или он попал под золотой водопад?
— Разрешите представиться, — все-таки и Гринвуд, и Матвеев были одинаково хорошо — хоть в разном стиле — воспитаны. — Майкл Гринвуд, к вашим услугам.
Растерянность, оторопь, сердцебиение и прочие всем известные симптомы, — все это само собой, но «выдрессированное» тело Гринвуда, все сделало само и притом в лучшем виде: сдержанный поклон, улыбка, открытый взгляд. И голос, что характерно, не дрогнул. И вообще…