В трущобах Индии
Шрифт:
Услышав эти слова, сразу освещавшие положение вещей, Арджуна едва не вскрикнул от радости. Одаренный тонким умом, он сразу понял, какую выгоду мог извлечь из этого открытия.
Итак, изменник, имя которого хотел ему открыть англичанин, был Дислад-Хамед, и знаменитый трибунал, такой точный и суровый, удалявший браматму за малейшую ошибку, — этот трибунал не остановился перед убийством, чтобы спасти изменника, благодаря доносам которого англичане совершили избиение более тысячи пятисот единомышленников общества!..
«Ага, мои милые, — подумал Арджуна, — на этот раз я поймал вас… Вы забыли, что в случае измены устав „Духов Вод“ дает браматме право призвать четырех членов Совета Семи и выдать им весь тайный трибунал… Но что я говорю? — остановил он себя сейчас же. — И наивен же я! Как будто бы Три и Четыре не составляют одно в Совете Семи… Нет, нет! Затронуть часть значит затронуть все… А этим путем мне не осуществить своей мести. Людей этих я должен предать общему суду жемедаров — и тогда увидим, имеет ли право Совет Семи спасать от нашего правосудия поставщика английских виселиц!
Арджуна видел исполнение давно лелеянных им мечтаний: добиться реформы всего устава общества, доказав всем опасность, связанную с тайной и бесконтрольной властью, и уничтожить Комитет Трех и Семи, заменив его советом из двенадцати сменяемых членов во главе с ним, как с президентом этого совета, которым он будет управлять по своему усмотрению. Власть будет тогда в его руках, а с тем вместе и все средства для ведения будущего восстания, которое навсегда освободит его родину, Индию, от гнусного ига Англии…
Надо только действовать быстро и с величайшей осторожностью, ибо ввиду положения, занимаемого им теперь по отношению к Совету Семи, достаточно малейшего подозрения, чтобы он присоединился к своему предшественнику в Башне Мертвых. Но прежде чем начать борьбу, необходимо быть в курсе всего дела и дальнейших проектов своих врагов.
Падиал только и ждал, чтобы ему позволили говорить. Спрошенный осторожно Арджуной, он рассказал все, что знал, — между прочим, и то, как во время собрания незнакомый ему голос обещал ему спасти его и приказал явиться на свидание вечером у Башни Мертвых, угрожая самой ужасной местью, если он не сдержит своего слова.
Браматма сразу понял, что вся разгадка дела кроется в этом; надо полагать, древний из Трех нуждался в очень большой услуге со стороны падиала, если приказал Утами убить англичанина; он не сомневался относительно роли, которую играл факир после поспешного ухода своего из зала: по слуге он дошел до господина и увидел во всем этом руку президента Совета Трех и Семи, самого жестокого врага своего.
Необходимо было поэтому прежде всего узнать результат предстоящего разговора между членом Совета и падиалом; а до тех пор он не мог остановиться на каком бы то ни было плане. Для этой цели он заставил ночного сторожа дать страшную клятву, что он передаст ему все, что произойдет во время этого свидания. Он потребовал от него под той же клятвой, чтобы он не открывал ни единой душе того, что решено между ними, и пригрозил ему — он заметил, что негодяй, как и все подлые люди, был трус, — в противном случае привязать его заживо подле гнезда красных муравьев, которые так мелки, что мучения несчастных, отданных им на съедение, длятся несколько дней.
Падиал, счастливый тем, что так дешево отделался, рассыпался перед ним в уверениях безграничной преданности. Он так близко видел смерть, что решил воспользоваться первым благоприятным случаем и бежать в какую-нибудь отдаленную провинцию, где месть не в состоянии будет настичь его; он понимал, что служа англичанам и Духам Вод, он при такой двойной игре кончит рано или поздно веревкой или кинжалом. В ожидании же благоприятного случая к побегу он давал все обещания и все клятвы, какие только от него требовали. Когда он вышел из дворца браматмы, последний сказал Утсаре:
— Отправляйся за этим человеком и следи за ним, мне необходимо знать все, что он делает. Не забудь присутствовать сегодня вечером при разговоре с древним из Трех. Свидание назначено среди развалин: постарайся же спрятаться поближе к ним, чтобы слышать все, что они будут говорить.
— Повеление твое будет исполнено, господин, — просто отвечал ему факир и поспешил по следам ночного сторожа.
Удалившись в комнату, служившую ему рабочим кабинетом, Арджуна долго думал о борьбе, которую он решил начать. Браматма этот был человек выдающийся, и способности его равнялись его гордости. Чувство гордости явилось у него следствием сознания собственных достоинств, которые до сих пор настолько признавались всеми, что Совет Семи и даже тайный трибунал ничего не предпринимали, не посоветовавшись с ним. Положение его изменилось всего несколько месяцев тому назад — и странная, необъяснимая вещь: несмотря на ежемесячные выборы, изменившие состав комитета Трех и назначившие нового президента, каждый новый член наследовал ту же ненависть и обращался к нему с тем же оскорбительным пренебрежением.
Устав, удалявший верховного вождя из заседаний тайного Совета, в действительности никогда не был применяем к нему; можно даже сказать, что он существовал лишь для того, чтобы Совет мог заседать без браматмы в том случае, если последний будет заподозрен в измене. Эта исключительная мера никогда не применялась против Арджуны — и вот в один прекрасный день древний из Трех, воспользовавшись ежемесячными выборами, уведомил его, что Совет Семи решил по-прежнему строго применять все правила устава, а потому с этого времени ему не только запрещается присутствовать на совещаниях Трех и Семи, но, кроме того, он не имеет права принимать сам по себе никаких мер, так как Верховный Совет решил принять исключительно на себя все решения и всякую ответственность за них.
С этого времени Арджуна очутился в роли простого исполнителя приказаний этих двух советов, члены которого не вступали ни в какие личные отношения с ним, передавая ему свою волю через находившихся в их распоряжении факиров.
Он думал сначала, что в Совете Семи у него должен быть враг, которому удалось мало-помалу передать свою ненависть к нему всем своим товарищам. Но Совет этот, который выбирался на трехлетие, возобновился в предыдущий месяц, — он думал, по крайней мере, что закон соблюдается точно, — а между тем поведение новых членов по отношению к нему было копией с поведения прежних; мало того, — они, по-видимому, усилили еще свое недоброжелательство, которое вылилось, наконец, в острую форму, вызвавшую разрыв, свидетелями которого мы были. Смутные подозрения зародились в душе его; подозрения его еще усилились после непонятной снисходительности Совета к падиалу.
В прошлом столетии все семь членов Совета, избираемые обыкновенно на три года, устроили по единодушному соглашению, чтобы власть оставалась за ними в течение пятнадцати лет. Устав этого Совета, требовавший, чтобы все решения его оставались втайне, способствовали тому, что Совет сам производил собственные выборы, облегчая таким образом подлог. Каждые три года они составляли протокол новых выборов и оставались на прежних местах, но под новыми именами. Неосторожность открыла этот обман во время одного из заседаний жемедаров, и все семеро были повешены.