В твоем плену
Шрифт:
Как подснежники при наступлении апреля.
Возвращаю кружку Волчеку и почти улыбаюсь.
И неожиданно думаю, что вот он, подходящий момент, чтобы, все же, спросить его, было ли этой ночью между нами что-то или это тоже послеобморочный бред. Выяснить раз и навсегда.
Даже если придется еще раз увидеть его презрительную ухмылку.
Лучше знать наверняка, чем строить догадки и мучиться.
И я спрашиваю:
– Далеко еще?
Ну, пару слов перепутала, да. Признаюсь.
– Не знаю. В доме была карта, но без указания
Я заставляю себя встать.
– Тогда хватит отдыхать. Мы должны дойти до наступления ночи.
Он поднимается и сворачивает коврик.
На удивление я иду даже бодрее, чем до привала. То ли эффект от пары глотков горячей воды настолько сильный, то ли мотивация не ночевать под открытым небом зимой в лесу так подстегивает, но я шагаю быстро и не ною.
И первой выхожу к подъемникам.
Глава 23 Не мое дело
Сойер
Идиот!
Конченый придурок!
Павлик Морозов хренов…
О чем я думал, вообще? Как мог позволить себе распустить руки и… не только?..
Ночью это казалось так правильно, так естественно, так смертельно необходимо.
Причем смертельно в прямом смысле. С заходом солнца дом начал стремительно остывать, и никакое количество одеял не спасало ситуацию.
Я долго не мог уснуть из-за близости Хэвен, на которую безотказно реагировал мой юный друг… У меня много разных талантов, как унаследованных, так и удачно приобретенных, включая способность быстро засыпать в любых условиях, но в список любых, как оказалось, точно не входит наличие каменного стояка.
И я полночи развлекался тем, что пялился на нее, борясь с желанием забить на все и, протянув руку, коснуться ее.
Не только коснуться, конечно, а исполнить разом все свои мечты и претворить в жизнь фантазии.
И даже когда холод стал просто нечеловеческим, желание согреть ее и согреться самому не затмило все прочие.
А потом она проснулась…
И, кажется, решила, что ей всё снится, этим развязав мне руки. И я уже не смог сопротивляться и сдерживаться.
И… мы зажгли. Реальность оказалась лучше любой фантазии. Жаль, что её сил хватило только на один раз. Ну и согрелись мы зачетно. Изнутри…
Хэвен отрубилась сразу, мне же хватило ума сначала одеть ее, положить на край, где она заснула, предварительно уничтожив все улики наших постельных игрищ. Для поддержания ее заблуждения. И во избежание неловкости.
Но утром, вместе с рассеявшейся тьмой улетучилась и моя эйфория от того, что все так удачно сложилось.
Накатило и сбило с ног осознание, что предательство остается предательством, а измена изменой, даже если из двоих предавших один думает, что случившееся - всего лишь сон.
Тем более, этот один - не я. А тот, кого мы предали, мой отец.
Который никогда не претендовал на титул отца года, да и не особо рвался быть хорошим отцом, как и отцом, вообще, но это не важно.
Ни во сне, ни наяву.
Но как ни кори себя, как ни посыпай голову пеплом, сделанного не изменишь, прошлую ночь не отменишь.
Я могу лишь сделать все, чтобы подобное больше не повторилось.
Поэтому я и вел себя с ней весь день как последний мудак. И даже заготовил едкий ответ, если вдруг она спросит - чтобы уберечь от чувства вины. Хватит и одного кающегося грешника.
Но она не рискнула.
А сейчас ее осматривает доктор, а мне предстоит неприятный разговор с Расселом.
Конечно, я не собираюсь ни в чем признаваться. Никогда не считал горькую правду достойным выходом из патовой ситуации. Я из тех, кто верит, что подобные признания не несут ничего, кроме разрушения. Отношений, веры, личности.
Признаться в измене - это попытка переложить тяжесть вины на другого. Посвятить кого-то в свой позор - значит, запачкать его в своей грязи и заставить с этим жить, а уж рассказать тому, кому изменил, кого предал… это тупо.
Признаваться стоит лишь в одном случае - если я хочу, чтобы отец развелся с Хэвен, и она была только моей.
Но хочу ли я?
И, главное - хочет ли этого Хэвен…
Короче, никаких никому не нужных исповедей, но о разбитом снегоходе и сотрясении рассказать я обязан. Нужно же как-то объяснить, что мы два дня не выходили на связь. Наверняка в телефоне сотня пропущенных. Мне повезет, если он еще не выслал в Орегон группу своих спецназовцев для розыска пропавшей жены, жизни которой, по его мнению, угрожает его неопознанный враг.
Но список вызовов пуст. Я проверяю оба телефона - ничего. Ни от Кристины, ни от отца.
Смотрю последний его звонок - вчера. И я выдыхаю - на обеде Хэвен успела поговорить с мужем и рассказать о моих успехах в постижении горнолыжных премудростей и своих планах по освоению новых трасс. А сегодня день еще не закончился, и он нас не потерял.
А значит, у меня есть выбор - рассказать или же утаить. Непростой выбор.
Набираю номер.
– Привет, Рассел, - начинаю, когда гудки прекращаются, но договорить он не дает.
– Позже, Сойер. Я занят. Сам наберу.
Он прекращает звонок, а я выражаю свое недоумение вслух:
– Зачем отвечал?
– Кто?
– спрашивает вышедший от Хэвен врач.
Я оборачиваюсь.
– Мой отец. Он занят, - зачем-то объясняю.
– Как она?
– Все в порядке. Сотрясение, если и было, то незначительное. Современные шлемы, к счастью, неплохо защищают.
– И все же она долго была без сознания. Это…
– Это могло быть защитной реакцией, - подхватывает она.
– Знаете, как рефлекторный мышечный спазм, служащий для предотвращения травмирования позвоночника. Я считаю, что по возвращении домой, ей не помешает пройти обследование у специалиста, чтобы быть спокойной. Хотя серьезных оснований для беспокойства не вижу.