В волчьей пасти
Шрифт:
Один вопрос электрика вывел Кремера из задумчивости.
— Гефель входит в руководство? — И, словно этот вопрос испугал его самого, Шюпп быстро добавил — Ты можешь и не отвечать.
Кремер поднял глаза и молча посмотрел на Шюппа. Тот прочел в этом взгляде ответ и больше не стал спрашивать, ему было достаточно и этого. Они сидели друг против друга, занятые каждый своими мыслями. Кремер преодолел наконец свое волнение и почувствовал к Гефелю братское чувство.
— Из-за этой глупой истории с ребенком они теперь могут отправиться на тот свет.
Он
— Надо рискнуть, — сказал Шюпп, — и вызволить их из карцера.
Кремер недоверчиво рассмеялся.
— Как ты это устроишь?
— Через Цвейлинга!
Ответ Шюппа был не случайным. Но Кремер покачал головой.
— Этот пес и упрятал их туда.
— Знаю, — кивнул Шюпп. — Пиппиг мне рассказал. Вот потому и надо попытаться. В штрафной команде ведь уже раз удалось.
Однако Шюпп не мог убедить Кремера.
— Там было совсем другое, — ответил он.
Несколько лет назад группа политических заключенных из-за широко задуманной провокации, которую подстроили уголовные элементы, попала в штрафную команду и была освобождена оттуда лишь благодаря сплоченности товарищей в лагере. Несмотря на возражения Кремера, Шюпп упорно отстаивал свою мысль. Он быстро наклонился к Кремеру.
— Цвейлинг хочет иметь лазейку и тут и там, но ни с кем не хочет связываться крепко. На этом можно сыграть. Надо напустить на него Пиппига. Может, мне поговорить с Пиппигом?
На миг в Кремере поднялось отвращение. Он не был против того, чтобы использовать эсэсовцев, когда требовалось отвести опасность от товарищей, — к этому уже прибегали в случае со штрафной командой. В тот раз товарищи попали в беду из-за уголовников. Теперь же именно из-за эсэсовца Гефелю и Кропинскому грозила гибель.
И как раз этот доносчик должен будет… Какая дикая мысль! Тем не менее Кремер стал напряженно размышлять. Между начальником лагеря и Клуттигом была вечная вражда. Клуттиг мирволил содержавшимся в лагере ворам, а начальник предпочитал политических. Если бы удалось натравить Цвейлинга на начальника лагеря…
Кремер верил, что у Пиппига хватит на это ловкости. Круглые глаза Шюппа с волнением следили за Кремером. Тот что-то ворчал, проводя ребром руки по столу, и не произносил ни да ни нет.
— Действуйте сугубо осторожно! — наконец промолвил он.
После разговора с Шюппом Пиппиг проникся надеждой через Цвейлинга помочь друзьям. Он выжидал случая завязать с Цвейлингом беседу. Такой случай скоро представился.
— Вы еще ничего не узнали насчет доносчика? — спросил однажды Цвейлинг Пиппига, когда тот принес ему в кабинет какую-то ведомость.
— Нет, гауптшарфюрер. Вероятно, нам так и не удастся ничего узнать.
— Отчего же?
Цвейлинг облизнул языком нижнюю губу.
Пиппиг был вылеплен из другого теста, чем чувствительный Гефель, и он смело пошел прямо к цели. Подобно канатоходцу, который осторожно и все же уверенно ставит ногу, Пиппиг выбирал слова,
— Негодяй слишком хорошо замаскировался, — сказал он и как бы между прочим добавил: — Но мы теперь знаем, зачем он это сделал.
— Это и мне любопытно.
— Он считает себя очень умным и хочет насолить начальнику лагеря.
— Зачем это? — настороженно спросил Цвейлинг.
Пиппиг медлил с ответом.
Он быстро соображал и так же быстро принял решение. Он ведь уже стоял на канате, и ему ничего не оставалось, как пройти по этому канату.
— Тут не приходится много спрашивать, гауптшарфюрер. Достаточно взглянуть на карту фронта.
Цвейлинг невольно обернулся к стене, на которой висела карта. Пиппиг напряженно следил за ним, и когда Цвейлинг снова посмотрел на него, на лице Пиппига играла многозначительная улыбка. Цвейлинг растерялся. Относилась ли эта улыбка к нему? Он тоже ходил по канату. Цвейлинг решил продолжить игру в прятки.
— Вы думаете, доносчик хочет иметь лазейку на случай, если все перевернется?
— Ясно, — сухо ответил Пиппиг.
Разговор заглох. Теперь Пиппиг должен был двинуться вперед в намеченном направлении.
— Если все перевернется… — повторил он слова Цвейлинга и жестом показал, как это произойдет. — Но на какую сторону перевернется? Этого никто не знает.
Цвейлинг откинулся в кресле и отозвался пустой и ничего не значащей фразой:
— Ну, ничего страшного, верно, не стрясется.
В Пиппиге напряжение потрескивало, как электрические искры: его намеки Цвейлинг понял.
— Это зависит от вас, гауптшарфюрер.
Цвейлинг снова облизал нижнюю губу. Он был не в меньшем напряжении, чем Пиппиг! Но Цвейлинг ничего не сказал, и Пиппиг вынужден был продолжать.
— Мы были бы рады сказать: «Гауптшарфюрер Цвейлинг молодчина — вызволил нам Гефеля и Кропинского из карцера…»
Цвейлингу стало жарко, — это было открытое предложение. В нем молниеносно сменялись противоположные побуждения. Пока еще он был защищен пропастью, которая лежала между ним и заключенными. Но рано или поздно все может рухнуть, и тогда они схватят его за горло: у тебя на совести Гефель и Кропинский! Перед эсэсовцами тоже вставало неумолимое «или — или». Для заключенных оно означало свободу или смерть, для эсэсовцев — борьбу до последнего человека или бегство в Неведомое. У Цвейлинга не было охоты участвовать в борьбе «до последнего человека». Предложение манило.
— Как же я могу это сделать? — неуверенно спросил он.
Победа! Пиппиг прошел по канату, и под ногами у него снова была твердая почва!
— Вам едва ли будет трудно поговорить с начальником лагеря. Вы ведь знаете, как высоко он ставит политических.
Цвейлинг порывисто встал и шагнул к окну. В нем шла внутренняя борьба. Вышвырнуть Пиппига вон или согласиться на предложение? Ему хотелось сделать и то и другое. Но вышло это крайне неуклюже. Вдруг, повернувшись к Пиппигу, он грубо сказал: