В волчьей пасти
Шрифт:
Клуттиг почувствовал себя школьником, которого строго отчитывают.
— Если бы вы все это время были просто недоумками, я бы ничего не сказал, — продолжал гестаповец, — но вы жрали, пили, путались с бабами… у вас была мания величия! А теперь, когда вам пора укладывать чемоданы, вы вдруг замечаете, что коммунисты…
Он оборвал себя и с раздражением уставился на потухший огрызок сигары.
Клуттиг воспринимал эти упреки как жестокую несправедливость и опять сделал попытку возразить.
— Даю тебе честное слово, что я делал все…
Гай снова зажег окурок и сощурил глаза — в них
— Расскажи, что там натворила эта дрянь, которую ты мне привез?
Обрадованный тем, что гестаповец наконец перешел к делу, Клуттиг пустился в подробные объяснения. А Гай, наклонив голову, прохаживался по комнате. Казалось, он не проявляет особого интереса к словам Клуттига, однако он внимательно слушал и размышлял.
Связь между ребенком и коммунистической организацией, вероятно, действительно, существует. В оценке Пиппига и Розе Клуттиг, по-видимому, тоже прав. Судя по тому, как он описывает их, один — смелый малый, а другой — трус. В Гае проснулся охотничий инстинкт. Он не перебивал Клуттига, пока тот говорил, а сам продумывал тактику.
Розе и Пиппиг! С этих двух следует начать.
Клуттиг почти умолял гестаповца:
— У нас осталось мало времени, фронт все приближается и приближается…
Напуганный своими же словами, он вскочил и загородил Гаю дорогу. Потревоженный среди раздумья, тот посмотрел на взволнованного Клуттига. «Этот считает задачу весьма спешной и трудной», — подумал Гай. Он же полагал, что как раз теперь, когда близок решающий час, легче нащупать следы подполья. Ему нередко приходилось наблюдать, как человек, поставленный перед выбором между жизнью и смертью, в последний миг решал в пользу жизни, как он слабел и давал показания, хотя раньше упорно отпирался. Те десять заключенных, которых привез Клуттиг, видимо, не первый год в лагере. Они тоже знают, что дело идет к концу. Гай прищурил глаза.
Кто станет перед концом рисковать жизнью, когда есть возможность ускользнуть от последней большой опасности? Гестаповец снова перекатил сигару и нетерпеливо отмахнулся от дальнейших объяснений Клуттига.
— Хорошо. Все ясно!
После того как Клуттиг ушел, Гай отправился через двор в тюрьму. Хотя она была переполнена, он велел освободить одну из камер, затем, вручая надзирателю список бухенвальдцев, приказал записать их личное данные и заново распределить этих десятерых по разном камерам.
Их нужно было «смешать» с другими. Однако Розе и Пиппига он распорядился поместить вместе в освобожденную камеру.
— И чтобы не бросалось в глаза, понятно? Пусть это будет как бы случайно! Они не должны заметить, что их соединили нарочно.
Так Розе и Пиппиг очутились вместе в камере шестнадцатой, и ни тот, ни другой даже не подозревал, что этим было создано первое условие для успеха планов Гая.
Розе совсем пал духом. Сутулясь, сидел он на единственном в камере табурете, нервно потирал опущенные между колен руки и тупо смотрел перед собой. Лицо у него было белое как мел, его мутило, словно желудок был наполнен свинцом.
Пиппиг окинул взглядом голое помещение и ткнул Розе в плечо, стараясь его подбодрить.
— Встряхнись, приятель!
Розе тяжело дышал, губы его дрожали.
— Ты,
Пиппиг с изумлением смотрел на Розе, который начал раскачиваться всем телом.
— Ты, собака… если мне теперь придет крышка, виноват будешь ты.
Пиппиг видел, как страдает этот человек.
— Да что ты, Август…
Розе мгновенно вскочил и схватил Пиппига за горло. Пиппиг вырвался из его рук, но Розе снова бросился на него, и завязалась отчаянная борьба. С грохотом упал табурет.
Пиппиг одолел обезумевшего. Но тут открылась дверь и в камеру вошел надзиратель.
— Ну и ну! Что тут у вас?
Он рознял их.
— Хотите угробить друг друга? Хватит и того, что вы сюда попали. Поладьте между собой и радуйтесь, что у вас на двоих целая камера. В других набито по пятнадцати человек.
Старый надзиратель сразу угадал, у кого сдали нервы. Он усадил Розе на табурет.
— Ну, успокойтесь!
Потом он обратился к Пиппигу, который застегивал пострадавшую в схватке куртку.
— Этим вы только ухудшите свое положение.
Пиппиг расслышал в этих словах человеческое участие и благодарно кивнул старику.
Тот снова оставил их одних и запер камеру.
Как надзиратель посадил его, так Розе и остался на табурете. Охваченный паническим страхом, он беспомощно хныкал:
— Я тут совершенно ни при чем. Все это меня совсем не касается. Я делал свою работу и больше ничего. Я хочу домой. Я не хочу околеть под самый конец.
Пиппигу было его жаль.
— Это правда, Август! К ребенку ты не имел никакого отношения.
Розе завопил, размахивая руками:
— Я ничего не знаю про ребенка! Ничего не знаю, ровно ничего!
— Вот и хорошо, — сухо возразил Пиппиг, внезапно рассердившись на трусливого Розе.
Прислонясь к стене, он смотрел на согнутую спину Розе, на втянутую в плечи голову. Среди коротко остриженных волос выделялась, как тонзура, круглая лысина.
Пиппиг чувствовал, что в тяжелую минуту от Розе не жди поддержки. А вообще как мало он, собственно, знает об этом человеке. Говорили, что Розе и при фашистах продолжал собирать взносы для какой-то партии, это и послужило причиной его ареста. Больше Пиппиг ничего не знал. С неизменным усердием плохо оплачиваемого служащего Розе выполнял в команде повседневные канцелярские работы. Вместо полосатой одежды заключенного ему больше пристал бы пиджак мелкого клерка. Вечно страшась чем-либо обратить на себя внимание, он часто становился объектом добродушных шуток. Никто не принимал его всерьез. В команде его все же считали своим человеком. Он никогда не давал повода к недоверию, но держался особняком.
Пиппиг упорно смотрел на его согнутую спину и вдруг ясно ощутил: здесь, рядом с ним, сидит предатель!
Но в тот же миг Пиппиг отбросил подозрение. В конце концов, Розе был не плохой малый. Он только трусил. Да, ясно, он просто трусил. Пиппиг решительно оттолкнулся от стены и подошел к Розе.
— Ты ведь не плохой малый, Август!
Розе не ответил. Он весь ушел в мрачные думы. Пиппиг немного поколебался, потом опустился на пол рядом с табуретом.
— Послушай, Август! Насчет ребенка ты не бойся. Ты ничего не знаешь, и все тут.