В землю Ханаанскую
Шрифт:
Казана вспыхнула и вскричала:
— Это потому, что ты любишь другую женщину из твоего народа, ту самую, которая послала к тебе Ефрема.
Осужденный покачал головою и ласково ответил:
— Ты ошибаешься, Казана! Та, о которой ты говоришь, теперь уже жена другого!
— Так почему же! — воскликнула вдова и посмотрела на него умоляющим взором. — Почему же ты отказал отцу?
— Я не мог поступить иначе, дорогое дитя мое, — возразил он с нежностью, положив ей руку на плечо. — Я всегда с самыми теплыми чувствами думаю о тебе, но все же я не мог исполнить желания твоего отца, потому что серьезное дело воспрещает мне завести свой собственный домашний очаг и наслаждаться безмятежным счастием, к которому многие стремятся: если бы мне и возвратили свободу, то и тогда моя жизнь была бы рядом тревог и борьбы.
— Но ведь многие, — возразила Казана, — уезжают на войну и потом с удовольствием возвращаются под свою кровлю к любимой жене.
— Конечно, конечно, — подтвердил он, — но меня призывают другие обязанности, которых вы, египтяне, не знаете. Я сын моего народа!
— И ему хочешь служить? — спросила Казана. — А, я понимаю тебя хорошо! Тогда зачем же ты вернулся в Танис? Зачем отдался в руки фараона?
— Меня связывала клятва, мое бедное дитя, — ответил он мягко.
— Клятва! — воскликнула она. — Смерть и неволя лежат между тобою и теми, которых ты любишь и которым хотел бы служить! О лучше бы тебе никогда не возвращаться в это место несправедливости, измены и неблагодарности! Скольким людям эта присяга причиняет горя и слез! Но вы, мужчины, ставите ваш долг выше страданий. Мне ты испортил всю жизнь, и между твоим народом живет твой отец, у которого ты единственный сын! Как часто мне случалось видеть этого славного старика с его блестящими черными глазами и густыми седыми волосами! Я думала, что и ты будешь такой же, когда достигнешь преклонного возраста, всякий раз, когда встречала твоего отца в гавани или на переднем дворе царского дворца, где он распоряжался пастухами, приводившими быков и овец для стола фараона, как наложенную на евреев дань. А теперь у старика не стало сына, и при воспоминании о тебе его сердце будет обливаться кровью.
— У него есть сын! — возразил Иисус Навин. — И хотя этот сын закован в цепи, но он может выше держать голову, чем те, которые так изменнически с ним поступили. Они все, вместе с фараоном, вероятно, забыли, что я во многих битвах не щадил своей жизни, желая доказать верность царю. Менефта, его наместник и верховный судья, которому я спас жизнь, и все, считавшие меня своим другом, оставили меня и повергли в несчастие, и вместе со мною и этого ни в чем не повинного мальчика; да, их всех, всех без исключения…
— Не проклинай! — остановила его Казана.
Иисус Навин не обратил на нее внимания и продолжал:
— Я отомщу и никогда этого не забуду!
Молодая женщина испуганно прижалась к его плечу и начала умоляющим голосом:
— Я знаю, ты не можешь ему простить, но только не проклинай его, потому что он стал твоим врагом из любви ко мне. Ты хорошо знаешь моего отца и его горячую кровь, которая не охладела еще, несмотря на его годы. Он даже умолчал о том, что считал таким великим стыдом; он считал меня лучше всех в мире и знал, как многие знатные люди за меня сватались и я им отказывала. Скорее фараон простит любому бунтовщику, чем мой отец — человеку, отказавшемуся от моей руки. Ом вернулся от тебя домой, как помешанный. Он бранился и в доме и на дворе; наконец, ушел к верховному жрецу, который еще подлил масла в огонь; все это я узнала от его жены, но и она много тебе повредила. Но раньше она была на твоей стороне, так как не забыла, что ты спас жизнь ее мужу; уже все было подготовлено, чтобы облегчить побег тебе и Ефрему…
— Я знаю это, — мрачно перебил ее Иисус Навин. — Но ты, Казана, также виновата, что ворота тюрьмы не отворились перед нами.
Молодая женщина всплеснула руками и воскликнула с неподдельным жаром:
— Если бы это от меня зависело, разве бы я так поступила? Конечно, и во мне шевельнулась гордость, как во всякой женщине, отвергнутой своим возлюбленным; но скоро мой гнев на тебя превратился в сострадание. Я все надеялась на улучшение твоей участи, но от меня скрывали весь ход дела и только вчера вечером, когда уже было слишком поздно, я узнала истину; конечно, верховный жрец мог многое сделать, но он не хотел становиться поперек дороги союзнику моего отца.
— Ты говоришь о принце Синтахе, племяннике фараона? — в волнении воскликнул Иисус Навин. — Они уже намекали мне о том, что для него подготовляется. Вместо сирийца Аарсу они хотели назначить меня, если бы я только отказался от своих единоплеменников и позволил бы им распоряжаться по их усмотрению; но я лучше соглашусь вытерпеть все мучения, чем опозорить себя таким постыдным делом. Аарсу подходил лучше для их темных планов, но и он, в конце концов, им изменит. Что касается до меня, то принц имеет серьезную причину питать ко мне ненависть.
Казана закрыла ему рот рукою, тревожно указала на Ефрема и надзорщика и затем тихо сказала:
— За что же принц ненавидит тебя?…
— Этот человек хотел и тебя завлечь в свои сети, но узнал, что ты всегда желала мне добра, — прервал ее бывший воин.
Она покраснела, покачала головою и прибавила:
— Поэтому-то Аарсу, которого он притянул на свою сторону, должен наблюдать за ними.
— О, сириец будет смотреть в оба, — возразил осужденный. — Но, кажется, уже довольно! Я верю тебе и от души благодарю тебя, что ты приехала повидаться с нами несчастными. Как часто вспоминал я во время моих походов о хорошенькой девочке, росшей на моих глазах.
— И будешь вспоминать о ней и потом без ненависти и гнева?
— Конечно, всегда.
Тогда молодая женщина в страстном волнении схватила руку осужденного и хотела было поднести ее к губам, но он отдернул ее.
Она посмотрела глазами полными слез и грустно проговорила:
— Ты лишаешь меня милости, в которой благодетель не откажет последнему нищему.
Затем она поднялась и сказала так громко, что даже надзорщик очнулся и посмотрел на солнце.
— Я говорю тебе, что наступит время, когда ты будешь просить о милости поцеловать с благодарностью эту руку! Это будет тогда, когда гонец привезет тебе и этому мальчику известие о свободе, которую вы оба так пламенно желаете; и это будет дело рук Казаны.
И молодая женщина покраснела от охватившего ее волнения. Иисус Навин взял ее правую руку и сказал:
— О, если бы тебе удалось исполнить то, чего жаждет твоя добрая душа! Как я буду тебе благодарен, если ты смягчишь судьбу этого мальчика, захваченного в твоем доме. Но, как честный человек, я должен тебе сказать, что никогда более не вернусь на службу к египтянам; что бы там ни случилось, но телом и душою я буду принадлежать тем, которых вы преследуете и среди которых я родился.
Она опустила вниз свою прелестную головку, но скоро опять подняла ее и сказала:
— Как ты честен и справедлив, другого такого человека не найдется на свете; это я еще знала, бывши ребенком. И если я среди своего народа не найду человека, который заслуживал бы такого же уважения, как ты, то я всегда буду о тебе помнить. Вероятно, бедной Казане удастся освободить тебя, и тогда не презирай ее, если увидишь, что она находится в более худшем положении, чем ты ее оставил; если она будет в большом унижении и подвергнется страшному позору…
— Что ты хочешь сделать? — прервал он ее.