В жизни и в письмах
Шрифт:
Фарбер протягивает руку.
— Так, значит, в пять?
— В пять.
Он уходит. В землянку врывается облако свежего морозного воздуха, и коптилка чуть не гаснет.
4
Слегка морозит. Недавно прошел снег, и кругом все бело и чисто. Небо затянуто. Редко, лениво взлетают ракеты, искрится сухой рассыпчатый снег. Невдалеке белеют баки, покосившийся, точно упершийся лбом в землю танк… Так близко он, в двух шагах… Смутно виден извилистый зигзаг траншеи, — теряется где-то около баков.
Тихо…
Даже
— Принесли взрывчатку? — спрашиваю.
— Последнюю ходку делают.
— Где свалили?
— В разбитой землянке, около НП.
— Аммонит подсушил?
— Подсушил… Но вообще дрянной. Один мешок совсем как камень. Пришлось отложить.
Присветив цигаркой, смотрю на циферблат.
— Без двадцати три уже…
— Два часа осталось.
— Два часа.
— Ничего. Успеем.
Из норы вылезает боец с ведром. Высыпает землю.
— Что-то мягче грунт стал. Пошло дело… — И опять уползает под землю.
Через час приходит Чумак с четырьмя разведчиками. Точно на парад собрались — подтянуты, бляхи поясов сверкают, тельняшки выстираны.
— Будем ордена зарабатывать, а, инженер? — улыбается Чумак, разваливаясь у печки.
— Давай, дело хорошее.
— Первым пустишь меня?
— Полезай, коли охота есть…
— Пехоты сколько будет?
— Шесть.
— Тоже по ходу?
— Нет, вторым эшелоном — из недорытой траншеи.
— Закурим по этому случаю, — закуриваем.
— Что на берегу слышно? — спрашиваю.
— Ничего. Пусто — хоть шаром покати. Одна Рита-почтальонша.
— Газету не догадался принести?
— Ничего интересного. Фрицы там, западнее, пачками сдаются, а здесь вот сидят, сволочи.
— А в Африке?
— Ни хрена. Французы где-то, не помню уже где, флот свой подорвали. Линкоры, крейсера…
— Зачем?
— Откуда я знаю. Взорвали, и все. Немцы, что ли, захватить хотели…
Вваливается Лисагор. Отряхивает снег.
— Принимай, инженер.
— Кончил?
— Кончил.
— Отправляй тогда людей. Тугиева только оставь. И мин противопехотных с полдесятка. Дивизионному саперу скажи, чтоб завтра приходил водку пить, если живы останемся. Шнур проложил?
— Гаркуша тянет.
— Ладно. Когда кончит, скажешь.
Лисагор уходит. Вскоре приходит Ширяев, за ним Фарбер и Синицын. Опять закуриваем, поглядываем на часы. Остается полчаса. Двадцать минут… Пятнадцать…
Без десяти выходим. Опять снег пошел — густой, за десять шагов ничего не видно. Батальонные бойцы в белых маскхалатах топчутся около туннеля — толстые, неуклюжие, точно медведи. Подходит Лисагор:
— Можно поджигать?
Я поворачиваюсь к Чумаку.
— Твои готовы?
— Готовы.
— Твои, Синицын?
— Готовы.
— Фарбер?
— Готовы.
Все отвечают почему-то шепотом. Я докладываю Ширяеву.
— Начинай, — тоже шепотом говорит он.
Лисагор, поскрипывая валенками, подходит к туннелю, садится на корточки. Долго что-то возится. Зажигает. Чумак протягивает мне финку: «Возьми, пригодится» — и подходит к туннелю. Я за ним. Как долго тянутся эти пятнадцать секунд. Я успеваю снять рукавицы, засунуть их за пояс, вынуть пистолет, взвести, осмотреться по сторонам: все точно вкопанные — белые солдаты, черные в своих бушлатах разведчики…
Считаю — раз-два-три-четыре-пять…
Страшный взрыв сотрясает землю и воздух. На какую-то неуловимую долю секунды все озаряется ослепительным, режущим глаза светом. Плоское, с зажмуренными глазами лицо Лисагора… Сыплется земля сверху…
— Пошли!
Чумак скрывается в черной дыре. Я за ним. Быстро-быстро перебираю руками и ногами. Ход тесный. За шиворотом полно земли. Кто-то, вероятно Тугиев, сопит за моей спиной.
Лезем, лезем, лезем… Конца нет этому ходу… Жарко и воняет толом… Стоп… Чумак стал… Разгребает землю… Пошел… Видно небо… Морозный воздух… Конец… Чумак выскакивает… Воронка, как от 200-килограммовой бомбы… Справа вверху танк — покосившийся, белый на черном небе… Вот он, сукин сын, шагов пять-шесть всего…
Чумак бросает гранату… вторую… Бежит по ходу сообщения… Исчезает. Я проваливаюсь куда-то… Хватаюсь за холодное, липкое от мороза железо танка… Чей-то крик… Кто-то наваливается на меня, хватает за горло… Ударяю финкой — раз-два… Свалилось… Лезу дальше… Крик… Сип… Выстрелы… Что-то с силой ударяет меня по ноге… Ни черта не пойму…
— Юрка, ты?
— Я..
— Спички есть?
— Фонарик.
— Зажигай.
Никак не могу вытащить фонарика. Запутался в кармане. Сзади кто-то наседает.
— Это вы, товарищ лейтенант?
— Стой… не лезь.
Зажигаю фонарик. Лицо Чумака. Из носу у него течет кровь. Убитый немец с открытыми глазами. Пулемет. Все кругом забито отстрелянными гильзами.
— Здесь все… Полезли назад. — Чумак отпихивает меня и лезет назад. Поворачиваюсь и чувствую вдруг, что правая нога прилипла к земле… Что за черт… Неужели… Освещаю фонариком ногу. Ниже колена в сапоге крохотная дырка… Хочу поднять ногу… В глазах круги…
— Чумак!
Никого. Мертвый фриц, пулемет и гильзы. Это все. Ползу на локтях и левом колене к выходу… Опять круги… Снаружи стрельба, взрывы гранат… Стиснув зубы, ползу дальше. Еще один фриц. Блестят шипы на подошвах сапог. С трудом перелезаю через него. Он лежит ничком, поджав руки под живот. Еще теплый…
Вверху небо. Трассирующие очереди. Чувствую, что дальше ничего не выйдет. Вытягиваюсь. Жду.
Хлоп… Кто-то прыгает прямо на меня. Ч-черт!
— Кто это?
В ответ только ругаюсь.
— Товарищ инженер, вы?
— А кто же..
— Ранены? — Кто-то наклоняется надо мной.
— Вроде..
— Федька, давай скорей пулемет и прыгай..
Кто-то еще прыгает в траншею. Это последнее, что я помню. Все кругом застилает что-то черное и тяжелое… Мне удобно и уютно. Никуда не хочется. Заснуть бы только… Крепко-крепко.