V.
Шрифт:
Годольфин вдруг как будто еще больше постарел. Сигара в его дрожащей руке снова погасла. Он бросил ее в траву.
– Да. – Беспомощным жестом он показал на церковь, на серые стены вокруг. – Насколько я понимаю, вы можете… Возможно, я поступаю неосмотрительно.
Осознав, что он ее боится, Виктория участливо наклонилась к старику:
– Люди, которые следят за кафе, они из Вейссу? Агенты? – Годольфин принялся грызть ногти – неспешно и методично, – делая аккуратные полукружия с помощью верхних центральных и нижних боковых резцов. – Вы что-то узнали о них, – взмолилась Виктория, – нечто такое, о чем не можете рассказать? – Ее голос сочувственно и в то же время раздраженно звучал в тишине крошечного садика. – Позвольте мне помочь вам. – Щелк, щелк. Дождь ослабел и почти перестал. – Что же это за мир, где нет никого, к кому вы могли бы обратиться
Осиротелый ветер, уже без дождя, влетел в садик. Рыба лениво плеснулась в пруду. Девушка болтала без умолку, а старик, закончив с правой рукой, переключился на левую. Небо уже начинало темнеть.
IV
Восьмой этаж дома номер 5 на Пьяцца-делла-Синьория был темен, грязен и вонял жареным осьминогом. Эван пыхтя одолел три последних лестничных пролета и потратил четыре спички, прежде чем нашел дверь квартиры отца. Вместо таблички с именем к двери был прикноплен обрывок бумаги с надписью «Эван». Эван посмотрел на него с сомнением. Шумел дождь, скрипел дом, но в коридоре было тихо. Эван пожал плечами и толкнул дверь. Она открылась. Он ощупью пробрался внутрь, нашел газовую лампу и зажег ее. Комната была обставлена весьма скудно. Пара брюк была небрежно брошена на спинку стула; на кровати, распростерши рукава, лежала белая рубашка. Других следов жизни не наблюдалось: не было ни чемоданов, ни бумаг. Сбитый с толку Эван уселся на кровать и задумался. Вытащил из кармана телеграмму и перечел ее. Вейссу. Единственная отправная точка. Неужели старик Годольфин действительно верил, что такое место существует на самом деле?
Эван, даже будучи ребенком, никогда не расспрашивал отца о деталях. Он понимал, что экспедиция потерпела провал, и улавливал нотки вины или сопричастности ее краху в добром басовитом голосе, который излагал перипетии путешествия. Этим дело и ограничивалось; Эван не задавал вопросов, он просто сидел и слушал, словно заранее предвидел, что однажды ему придется отречься от Вейссу, и сделать это будет тем проще, чем меньше обязательств он на себя возьмет. Что ж, ладно: год назад, когда Эван в последний раз видел отца, тот был спокоен и безмятежен; следовательно, что-то произошло в то время, когда старик был в Антарктиде. Или на обратном пути. Возможно, даже здесь, во Флоренции. Почему отец оставил только клочок бумаги с именем сына? Два возможных объяснения: а) никакой записки не было, а была своего рода именная карточка, которая должна была навести Эвана на мысль о капитане Хью; б) отец хотел, чтобы Эван вошел в комнату. Не исключено, что имелось в виду и то, и другое. Повинуясь наитию, Эван взял с кресла брюки и обшарил карманы. Нашел три сольдо и портсигар. Там обнаружились четыре самокрутки. Эван почесал живот. Ему вспомнилась фраза: в телеграмме все не расскажешь. Молодой Годольфин вздохнул.
– Ну что ж, маленький Эван, – пробормотал он самому себе, – будем играть до конца. Явление Годольфина, шпиона со стажем. Он тщательно обследовал портсигар, отыскивая какие-нибудь скрытые пружины; ощупал подкладку – нет ли чего под ней? Ничего. Принялся обыскивать комнату, потыкал в матрац и добросовестно его осмотрел, надеясь заметить недавние швы. Шарил в шкафу, зажигал спички в темных углах, заглядывал под стулья в поисках послания, прикрепленного снизу под сиденьем. Через двадцать минут, так ничего и не обнаружив, Эван стал чувствовать себя в роли шпиона гораздо менее уверенно. Он печально уселся на стул, вытащил одну из отцовских самокруток и чиркнул спичкой. Погоди-ка, вдруг сообразил он. Погасил спичку, отодвинул стол, достал из кармана перочинный нож и стал осторожно резать самокрутки вдоль, высыпая табак на пол. В третьей самокрутке он нашел то, что искал. Внутри на папиросной бумаге была карандашная надпись: «Меня обнаружили. У Шайсфогеля в 10 вечера. Будь осторожен. Отец».
Эван посмотрел на часы. Ну, и для чего, черт возьми, все это нужно? Зачем такие предосторожности? Старик ударился в большую политику или впал в детство? В ближайшие несколько часов Эван был лишен возможности что-либо предпринять. Он собирался начать активные действия – хотя бы для того, чтобы рассеять серую скуку изгнания, – но был готов к разочарованиям. Погасив лампу, Годольфин вышел в коридор, закрыл дверь и стал спускаться по деревянной лестнице. Он раздумывал, что значит «У Шайсфогеля», когда ступеньки неожиданно проломились под его весом, и Эван провалился вниз, судорожно хватаясь за воздух. Сумел ухватиться за перила, они треснули, и Эван закачался над лестничным колодцем на высоте семи этажей. Он висел и слышал, как гвозди со скрежетом выходят из верхнего конца перил. «Я самый неуклюжий урод в мире», – подумал Эван. Эта штука может отвалиться в любую секунду. Огляделся, прикидывая, что делать. Ноги болтались в двух ярдах и нескольких дюймах от следующей балясины. Лестничный пролет, сквозь который он провалился, был в футе от его правого плеча. Перилина, на которой он висел, угрожающе раскачивалась. «Что я теряю? – подумал Эван, – Только надежду, что мое время истечет не слишком быстро». Он осторожно согнул правую руку и ухитрился положить ладонь на ступеньку лестницы; затем резко оттолкнулся. Откачнувшись, пролетел над пустотой, на излете услышал, как взвизгнули вышедшие из дерева гвозди, завис над перилами, широко расставил ноги и, аккуратно усевшись на них верхом, съехал на седьмой этаж в тог самый момент, когда отломившаяся балясина с грохотом рухнула вниз. Весь дрожа, слез с перил и сел на ступеньки. Ловко, подумал он. Браво, старик. Исполнил не хуже любого акробата. Но в следующую секунду, после того как его едва не стошнило прямо в колени, пришла мысль: а было ли все это случайностью? Когда я поднимался, ступеньки были в полном порядке. Эван нервно улыбнулся. Он стал таким же болезненно подозрительным, как и стен. Когда он выходил на улицу, дрожь почти прошла. С минуту он стоял перед домом, прислушиваясь к своим ощущениям.
Прежде чем он успел в них разобраться, по бокам от него оказались два полицейских.
– Документы, – потребовал один из них.
Эван, придя в себя, автоматически запротестовал.
– Мы выполняем приказ, кабальеро.
В слове «кабальеро» Годольфин уловил легкий оттенок презрения. Он достал паспорт. Увидев его имя, жандармы закивали.
– Будьте любезны объяснить… – начал Эван.
Они весьма сожалеют, но объяснений дать не могут. Ему придется пойти с ними.
– Я требую вызвать британского консула.
– Но, кабальеро, откуда нам знать, что вы англичанин? Паспорт может быть поддельным. Вы можете оказаться подданным какой угодно страны. Даже той, о которой мы и слыхом не слыхивали.
Эван почувствовал противный холодок на шее. Ему в голову внезапно пришла безумная мысль, что они намекают на Вейссу.
– Если ваше начальство сумеет дать мне удовлетворительные объяснения, – сдался он, – я готов идти с вами.
– Само собой, кабальеро. – Они прошли через площадь и свернули за угол к поджидавшему экипажу. Один из полицейских предупредительно отобрал у Эвана зонтик и принялся внимательно его рассматривать.
– Поехали, – крикнул другой, и они галопом понеслись по Борго-ди-Греци.
V
Чуть ранее в тот же день в Венесуэльском консульстве начался переполох. В полдень из Рима с ежедневной почтой пришло зашифрованное сообщение, извещавшее о резкой активизации революционной деятельности во Флоренции. От местных агентов уже поступали донесения о таинственном высоком незнакомце в широкополой фетровой шляпе, который последние несколько дней шнырял в районе консульства.
– Давайте рассуждать здраво, – убеждал Салазар, вице-консул. – В худшем случае нас ждут одна-две демонстрации. Что еще они могут сделать? Разбить пару окон, поломать живую изгородь.
– Бросить бомбы, – завопил его шеф Ратон. – Все разрушить, разграбить, изуродовать, ввергнуть в хаос. Они могут захватить нас, осуществить переворот, установить хунту. Этот город – самое подходящее место. В этой стране помнят Гарибальди. Посмотрите на Уругвай. В Италии у них будет множество союзников. А что у нас? Только вы, я, один полоумный клерк и уборщица.
Вице-консул извлек из ящика стола бутылку «руфины».
– Дорогой Ратон, – сказал он, – успокойтесь. Вполне возможно, что этот великан в широкополой шляпе – один из наших агентов, которого прислали из Каракаса, чтобы следить за нами. – Он разлил вино в два бокала, один протянул Ратону. – К тому же в коммюнике из Рима не сказано ничего определенного. Там даже не упоминается эта загадочная личность.
– Он наверняка в этом замешан. – Ратон отхлебнул вина. – Я навел справки. И теперь мне известно, как его зовут, и известно, что он занимается довольно сомнительными и незаконными делами. Знаете, какая у него кличка? – Консул выдержал театральную паузу, – Гаучо.