В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
тщетно он стремился в самую цветущую пору зрелых лет, -- мирная, задушевная
жизнь на родине, в кругу родных и детей, -- это, казалось, должно было
неожиданно осуществиться для него на чужбине на 58-м году жизни, как награда
за все лишения и труды. Приехав летом 1840 года из Дармштадта в Дюссельдорф
для свидания с Рейтерном, Жуковский, в минуту поэтического воодушевления,
забыл прежние свои мечты, забыл свое прошедшее и обручился с прекрасною
восемнадцатилетнею
собственный семейный круг из лиц, которым мягкая, восприимчивая душа
Жуковского предалась очень скоро. Но так же скоро почувствовал поэт и разлад с
самим собою. Новая жизнь не вязалась с тем, что выработалось в нем, с чем он
сжился, -- она отрывала его от прежних образов, связей и мечтаний. Сколько ни
старался он уверить себя и друзей своих, что именно теперь счастлив и в
семейных заботах умиротворил свой дух, узнал, что такое истинное счастие на
земле, -- сквозь подобные уверения всегда слышалось, что счастие, им
достигнутое, не есть вполне то, к которому он стремился в своей молодости, и
невольно вспоминал я слова из его же элегии:
Я счастья ждал -- мечтам конец,
Погибло все, умолкла лира:
Скорей, скорей в обитель мира,
Бедный певец!57
Но не будем опережать рассказа.
Воспитание государя наследника и великих княжон было окончено; но
Жуковскому пришлось еще сопровождать государя наследника в Дармштадт, по
случаю обручения его с высокою невестою, принцессою Дармштадтскою. Наш
друг думал после кратковременного пребывания за границею возвратиться в
Россию с тем, чтоб остаток дней своих провести в Муратове с сестрою
Екатериной Афанасьевною Протасовой и с ее внуками. Намерение поселиться
около Дерпта, в купленном им имении, с тем, чтобы жить там с нею и с
семейством Мойера, не могло осуществиться: Мойер, оставив должность
профессора, отправился со своею свекровью в имение своих детей, Бунино. Дерпт
потерял для нашего друга свое прежнее значение, и только могила Марии
Андреевны оставалась там памятником прошедших дней, радостных и горестных.
Владеть далее упомянутым имением не доставляло ему уже никакого
удовольствия и вело за собою только издержки. Он намерен был продать его.
Но вот он обручился с дочерью Рейтерна, родственники которого жили в
Лифляндии, и снова стал подумывать о своем переселении на мызу Мейерсгоф.
Он поручил управление этим имением дяде своей невесты, заказал одному
архитектору план для перестроек и увеличения и без того уже огромного
мейерегофского дома, но вышло иначе! Краткое пребывание Жуковского в
семейном
намерения: он отказался от мысли поселиться в Дерпте и решился провести
несколько времени за границей, а потом водвориться с молодою супругою в
Москве. <...>
Вместе с имением Жуковского я приобрел и всю его мебель и переместил
ее тотчас в свою квартиру. Его библиотека и драгоценные коллекции картин,
бюстов, рисунков и т. п. должны были до его переселения в Москву перейти на
сохранение в Мраморный дверец. Но он передал мне три небольшие свои
картины с тем, чтоб они висели у меня над его большим письменным столом так,
как прежде они висели у него самого. Это были превосходный портрет покойной
Марии Андреевны Мойер, писанный профессором Зенфом в Дерпте; гробница ее
на дерптском кладбище и гробница покойной Александры Андреевны Воейковой
на греческом кладбище в Ливорно.
Приближался день отъезда Жуковского из Петербурга. В последний раз
хотел он отобедать у меня и отведал своего любимого блюда -- крутой гречневой
каши. После обеда подошел он, грустный, к своему письменному столу. "Вот, --
сказал он, -- место, обожженное свечой, когда я писал пятую главу "Ундины".
Здесь я пролил чернила, именно оканчивая последние слова "Леноры": "Терпи, терпи, хоть ноет грудь!" И в его глазах навернулись слезы. Вынув из бокового
кармана бумагу, он сказал: "Вот, старый друг, подпиши здесь же, на этом месте,
как свидетель мое заявление, что я обязываюсь крестить и воспитывать детей
своих в лоне православной церкви. Детей моих! Странно!""
Пока я подписывал эту бумагу, Жуковский, опершись на руку, задумчиво
смотрел на три упомянутые картины. Вдруг он воскликнул: "Нет, я с вами не
расстанусь!" И с этими словами вынул их из рам, сложил вместе и велел отнести в
свою карету. При прощании он подарил мне рельефный свой портрет, который
был сделан в 1833 году в Риме58. "Береги его, -- сказал он, -- и поверь словам,
которые я вырезал на нем:
Для сердца прошедшее вечно!"59
Таким образом, Жуковский оставил Петербург -- навсегда!
5-го мая он приехал в Дерпт. Там находился сын Александры Андреевны
Воейковой в пансионе -- девятнадцатилетний юноша, красивый и здоровый, но
оставшийся слабоумным вследствие скарлатины, выдержанной им еще в детстве в
Женеве. Жуковский распорядился, чтоб отправить его в Бунино к Мойеру и
Екатерине Афанасьевне. После этого Василий Андреевич посетил в последний