Шрифт:
Жуткое место эта зона! За последнюю неделю он перебывал в дюжине контор, где терпеливо сидел, заполнял формы, проходил собеседования и наблюдал за другими людьми, особенно за девушками. Его мечты оформились в интересную мысль: Ты — безработная, я — безработный, мы оба безработные, пойдем трахнемся. Он был перевозбужден. Небольшие деньги, скопленные за время работы в канализации, подходили к концу, и он сосредоточился на идее кого-нибудь соблазнить. Это помогало скоротать время. Пока ни одно из агентств не дало ему направление на собеседование. И он вынужден был с ними согласиться. Однажды забавы ради он просмотрел страницу «Приглашаю» под буквой «Ш». Шлемили никому не требовались. Нужны были чернорабочие, но не в городе, а Профейн хотел остаться в Манхэттэне, — он устал уже от скитаний по пригородам. Он желал найти единую точку,
Профейн вздохнул. Глаза нью-йоркских женщин не замечают бродяг или парнишек, которым некуда податься. В разумении Профейна материальное благополучие и плотское желание идут рука об руку. Если бы Профейн был из тех, кто для собственного развлечения придумывает исторические теории, то он сказал бы, что в основе всех политических событий — войн, переворотов и восстаний — лежит жажда совокупления: история развивается в согласии с экономическими силами, а стремление разбогатеть состоит единственно в желании трахаться — регулярно и с тем, кого сам выбрал. В тот момент — на лавке за библиотекой — Профейну казалось, что люди, зарабатывающие неодушевленные деньги для покупки неодушевленных вещей, — просто идиоты. Неодушевленные деньги нужны, чтобы покупать живое тепло, мертвые острые ногти в живой ткани лопаток, постанывания в подушку, спутанные волосы, прикрытые веками глаза, сплетенные пахи…
От таких мыслей у Профейна наступила эрекция. Положив на брюки объявления из «Таймс», он ждал, пока эрекция успокоится. За ним с любопытством наблюдали несколько голубей. Время едва перевалило за полдень, и солнце пекло. Нужно продолжать поиски, — подумал он. — День еще не кончился. Куда он хочет устроиться? Все говорят, что у него нет специальности. Любой человек прекрасно ладит хоть с какой-нибудь машиной. Но для Профейна небезопасны даже кирка и лопата.
Его взгляд упал вниз. Эрекция образовала на газете поперечную складку, которая ползла от строчки к строчке вниз по мере того, как выпуклость оседала. Это был список агентств по найму. Окей, — подумал Профейн, — сейчас я к чертовой матери закрою глаза, сосчитаю до трех и посмотрю — до какого агентства дойдет складка, туда и двинусь. Это все равно, что бросать монетку: неодушевленный член, неодушевленная бумага, чистое везение.
Он открыл глаза на агентстве "Пространство и Время" — Нижний Бродвей, неподалеку от Фултон-стрит. Неудачный выбор, — подумал он. — Пятнадцать центов на метро. Но уговор дороже денег. Войдя в метро на Лексингтон-авеню, он увидел напротив себя бродягу, по диагонали лежавшего на сидении. Рядом с ним никто не садился. Он был королем метро. Возможно, этот йо-йо провел здесь всю ночь, двигаясь вместе с поездом до Бруклина и назад, а в это время над его головой кружились многотонные водовороты, и ему, быть может, снилась его собственная подводная страна, населенная русалками и другими созданиями, мирно живущими среди скал и затонувших галеонов; возможно, он проспал здесь весь час пик, пока на него глазели всевозможные владельцы костюмов и куклы на высоких каблуках: ведь он занял сразу три места, — но никто из них так и не осмелился его разбудить. Если под землей — то же самое, что и под морем, то он царствовал в обоих владениях. Профейн вспомнил, как он точно так же катался на метро в феврале. Кем он тогда казался Куку, Фине? Явно
Погруженный в жалось к самому себе, он едва не проехал «Фултон-стрит». Поезд хотел было утащить Профейна в Бруклин: захлопнувшиеся сзади двери зажали край его замшевой куртки. Чтобы попасть в "Пространство и Время", понадобилось пройти немного по улице и подняться на десятый этаж. В приемной оказалось полным-полно народу. Беглая проверка выявила отсутствие заслуживающих внимания девушек и вообще кого-либо, кроме, разве что, одной семейки, которая, казалось, шагнула в настоящее сквозь гобелены времени прямо из Великой Депрессии; они приехали на стареньком «Плимуте» из своего пыльного городка — муж, жена и то ли теща, то ли свекровь. Они кричали друг на дружку и, казалось, только старухе не наплевать на трудоустройство прижав руки к бедрам, она стояла посреди комнаты и объясняла, как пишутся заявления. Свисавший изо рта окурок грозил опалить помаду на губах.
Профейн написал заявление, бросил его на приемный столик и стал ждать. Вскоре он услышал в коридоре торопливый и весьма сексуальный стук каблучков. Его голова повернулась, будто на шарнире к магниту, и он увидел в дверях миниатюрную девушку, приподнятую каблучками до целых полутора метров шести сантиметров. "Ух ты, вот это да, — подумал он. — Хорошенькая штучка". Но девушка, увы, оказалась не посетительницей. Она принадлежала к другой стороне барьера. Улыбнувшись и приветливо помахав рукой всем жителям своей страны, она грациозно поцокала к столику. Он даже слышал, как ее бедра легонько соприкасаются и целуются через нейлон. "О! — подумал он. Взгляни-ка на нее. У меня опять есть шанс. Ну опускайся же, козел!"
Но упрямый член не опускался. Шея Профейна стала нагреваться и розоветь. Приемщица — стройная девушка, у которой, казалось, абсолютно все было подтянуто: белье, чулки, связки, сухожилия, рот — настоящая заводная кукла, — ловко двигалась между столами и, словно автомат для сдачи карт, раскладывала бланки. Шесть инспекторов, — сосчитал он. — Шесть к одному, что мое заявление попало к ней. Как русская рулетка. Ну почему так? Неужели она может уничтожить его? — она, такая с виду хрупкая, такая нежная, с такими породистыми ножками? Опустив голову, она изучала собранные заявления. Затем подняла голову, и он увидел ее глаза. Они оба бросили взгляд на одно и то же место.
— Профейн, — объявила она и немного нахмурилась.
О Боже, — пронеслось у него в голове. — Заряженный барабан. Везение шлемиля, который по всем правилам должен проиграть. Русская рулетка — лишь одно из названий игры, — тяжело вздохнул он про себя, — и подумать только кому повезло: мне, да еще со стоящим членом. Она снова назвала его имя. Пошатываясь, он встал со стула с «Таймс» на паху, согнулся под углом сто двадцать градусов, обошел заграждение и приблизился к столику. РЭЙЧЕЛ АУЛГЛАС, — гласила табличка.
Он быстро сел. Она закурила сигарету, воровато изучая верхнюю часть его туловища.
— Ты почти вовремя, — сказала она.
Он нервно рылся в кармане в поисках курева. Она поддела ноготком спичечный коробок, а он уже чувствовал, как этот ноготок гладит его спину, готовый бешено вонзиться в него, когда она кончит.
А кончала ли она когда-нибудь? Они уже лежат в постели; он не мог видеть больше ничего, кроме нового импровизированного сна наяву, в котором было лишь это печальное лицо с переполненными сиянием штрих-прорезями прищуренных глаз, оно медленно начинало каменеть и бледнеть под ним, под его тенью. Боже, она овладела им.
Как ни странно, но припухлость на штанах стала спадать, а кожа на шее бледнеть. Любой независимый или неисправный йо-йо должен чувствовать то же самое, когда после некоторого периода неподвижности он начинает кружиться и падать, — и вдруг другой конец его шнура-пуповины держит рука, из которой не вырваться. Рука, из которой не хочется вырываться. И теперь йо-йо знает: его простой механизм больше не будет страдать от симптомов бесполезности, одиночества, бесцельности, поскольку теперь у него есть отмеченная дорожка, неподвластная контролю. Вот каким было бы это чувство, если бы существовали такие вещи, как одушевленные йо-йо. Будучи готовым к тому, что подобное отклонение от нормы может-таки возникнуть, Профейн чувствовал себя самым подходящим для этого субъектом, и сейчас, под ее взглядом, он засомневался в собственной одушевленности.