Ваал
Шрифт:
— Джеффри, — сказала она, — ты не пришел ужинать, и я поднялась узнать, не случилось ли чего. — Ее голос едва заметно дрожал, а в глазах просвечивала неуверенность.
— Питер… споткнулся и ушибся, — ответил Ваал. Он поднес руку к подбородку мальчика, поймал в ладонь упавшую слезинку и предъявил ее, круглую, блестящую, сестре Розамунде. — Он плакал. Видите?
— Да, — ответила она. — Вижу. Питер, с тобой все в порядке? Тебе больно?
— Все нормально, — ответил Питер, вытирая лицо рукавом. — Я
Она подошла ближе, под круглые плафоны, чтобы получше разглядеть мальчиков.
— Питер, ты этак останешься без ужина. Ступай вниз, поешь.
— Да, мэм, — послушно отозвался он и, в последний раз оглянувшись на Ваала, прошел мимо сестры Розамунды. Они услышали, как он спускается по лестнице.
— Я тоже опаздываю на ужин, — заметил Ваал. — Пойду-ка я.
— Нет, — поспешно возразила она.
Он взглянул ей в лицо и прищурился:
— А разве вы не за этим пришли? Вы же пришли позвать меня на ужин?
— Да, я пришла сюда именно за этим. Но я видела вас с Питером и знаю, что он не падал.
— А я говорю, он упал.
— Я стояла здесь и все видела, Джеффри.
— Тогда, возможно, — прошептал Ваал так тихо, что ей пришлось напрячь слух, — вы плохо видите.
Сестра Розамунда вдруг поняла, что ее дыхание участилось. Внезапно ей показалось, что в комнате холодно, хотя окно было закрыто. Ах да, окно. То самое, которое она видела снизу. Она протерла заслезившиеся глаза; щипало так, словно она промыла их рассолом.
— Глаза…
— Похоже, у вас что-то с глазами, сестра, — заметил Ваал. — Но, конечно, ваш разлюбезный Иисус убережет свою служанку от слепоты?
Боль усиливалась. Сестра Розамунда охнула и прижала ладони к глазам, а когда отняла руки, то увидела все как в тумане, смутно, расплывчато, словно окружающее отражалось в кривых зеркалах. На месте головы мальчика ярко светился белый шар, похожий на плафоны, висящие под потолком. Сестра заморгала, и с ресниц закапала влага. Что-то попало мне в глаза, подумала она. Наверное, пыль. Я промою их водой, и все придет в норму. Но эта боль…
— У меня что-то с глазами, — снова сказала она и смутилась: ее голос, отразившийся от стен, дрожал.
Она вытянула руки, чтобы ощупью пробраться между кроватями к двери. Однако Ваал вдруг крепко взял ее за запястье. Он не собирался отпускать ее.
Сестра Розамунда разглядела сквозь мутные слезы, что мальчик шагнул вперед. Он легонько провел пальцами по ее векам, и сестра ощутила странный жар, который, проникая под череп, собирался где-то в области затылка.
— Не нужно бояться, — сказал мальчик. — Пока не нужно.
Сестра Розамунда моргнула.
Она стояла на углу улицы. Нет, это была автобусная остановка. Город вокруг нее был пропитан синевой ранних сумерек. Грязный снег, собранный в сугробы вдоль тротуаров и в переулках, искрился, отражая бесчисленные огни, кричащий неон, мигающий ослепительно-белый свет фонарей. Вместо черной рясы на сестре Розамунде было длинное темное пальто и темные перчатки. Что у нее под пальто, она тоже знала: темно— синее платье с полосатым поясом. Его подарок ко дню рождения.
Рядом, дыша на озябшие руки, стоял Кристофер. Его глаза, обычно такие беспечные и веселые, были холодны, как пронизывающий февральский ветер, который налетал из глубины улицы. Кристофер сказал:
— Другого времени сказать мне об этом ты не нашла. Господи, как же все это невовремя!
— Прости, Крис, — сказала она и тут же мысленно отругала себя: слишком уж часто она просила прощения. Она устала объяснять свое решение. Последние несколько дней были заполнены бесконечными слезливыми междугородними разговорами — звонили родители из Хартфорда. И вот теперь этот человек, с которым у нее тянулся бесконечный роман, причем периоды влюбленности чередовались с периодами охлаждения, снова допытывался причин.
— Я надеялась, ты поймешь, — сказала она. — Я действительно думала, что ты меня поймешь.
— Это потому, что ты чувствуешь себя никчемной, да? Да? Неужели рядом со мной ты чувствуешь себя ни на что не способной, никому не нужной? Дело в этом?
— Нет, — ответила она и мысленно поморщилась. Да, и поэтому тоже. Ее влекло к нему главным образом физически. Душу же, осознала Розамунда со временем, эта любовь не затрагивала. Что называется, ни уму, ни сердцу. — Приняв обет, я получу возможность заниматься тем, к чему чувствую призвание. Мы с тобой уже обсуждали это, Крис. Ты же знаешь.
— Да, обсуждали. Обсуждали. Но теперь ты действительно связалась с ними и собираешься осуществить свои планы. Черт возьми, да это все равно что сунуть голову в петлю!
— В петлю? Я думаю иначе. Для меня это новая перспектива.
Кристофер покачал головой и пнул слежавшийся снег.
— Ну да, конечно. Перспектива. Послушай, ты что, хочешь состариться в женском монастыре? Хочешь от всего отказаться? Отказаться от… нас?
Розамунда обернулась и взглянула ему в лицо. Боже, подумала она, да он это вполне серьезно!
— Я решила, — твердо ответила она, — что право распоряжаться моей жизнью принадлежит мне и только мне.
— Право загубить ее, — уточнил Кристофер.
— Я приму обет, поскольку верю, что тогда смогу хоть что-нибудь хоть для кого-нибудь сделать. Я думала достаточно долго. Это правильный выбор.
Кристофер стоял и смотрел на нее так, словно ждал, что она вдруг засмеется и подтолкнет его локтем в бок, давая понять, что все это розыгрыш. Он пробормотал:
— Не понимаю. От чего ты бежишь?