Вадбольский
Шрифт:
В старые времена, когда знаний было с гулькин хвост, каждый человек мог вмещать их все на свете. С развитием науки только гении могли охватить все открытия, такими были, к примеру, Ломоносов и да Винчи, но дальше уже началась специализация, и детей к ней начали готовить загодя, старались понять, кто к чему больше расположен. Одного учили владеть в совершенстве оружием, другого лечебному умению, третьего магии, а когда и магию начали узнавать всё больше, там тоже началось разделение на боевиков, лекарей, магов огня, магов льда…
Толбухин учился торговле, Равенсвуд,
— Вадбольский, у тебя какая особенность?
Я подумал, сдвинул плечами.
— Не знаю. Наверное, прогноз.
Он помолчал, но я видел как его брови приподнялись и там застыли.
— Прогноз?.. Это что за особенность?
Я опять шевельнул плечами.
— Ну-у… как тебе… попонятнее, прогнозом убить трудно, но других у меня вроде бы нет.
Он окинул меня взглядом бесконечно брезгливой жалости.
— Несчастный… Как же тебе не повезло. Ну ничего, в услужении тоже нужны расторопные и грамотные. Если начнешь служить мне с этого дня, я возьму тебя… может быть… ну, ты продолжишь служить и тогда, когда займу высокие посты…
— Ух ты, — восхитился я. — Добрый ты, паря. Это потому, что наши койки рядом?
Он кивнул с самым серьёзным видом.
— Буду подниматься я, поднимешься и ты. А я поднимусь, я упорный.
— Ладно, — ответил я. — Буду служить. Только по-своему, понимаешь?
Он сказал озадаченно:
— Не, как-то не понимаю.
— Ничего, — сказал я, — учеба только начинается. Всем нам предстоит! Ещё как предстоит! Догонят и ещё дадут. Россия — щедрая душа.
Сегодня сам Зильбергауз прочел лекцию о международном положении, закончил веско и таким голосом, что притихли и самые шумные в зале:
— И последнее. Как вы знаете, сейчас на южных кордонах империи идут сражения в трех местах, на западе наши войска отбивают нападение со стороны французской армии. Это вообще-то перманентное состояние великой империи, соседи то и дело стараются отщипнуть лакомый кусок. Потому с нынешнего года принято решение два-три раза в год проводить ещё и командные турниры, дабы приблизить обучение к реальной жизни.
В аудитории зашумели, почти у всех загорелись глаза, вот же герои, всем дай подраться, ну что за дурость… однако мир такой,
Толбухин толкнул меня локтем в бок.
— Здорово, а?
Я ответил вяло:
— Здорово бы Российской империи вывести более устойчивый к засухам и морозам сорт пшеницы…
Он с великим разочарованием отвернулся, но директора слушал со всем вниманием. Тот ещё некоторое время рассказывал, что при составлении команд будет предусмотрено, чтобы комплектовались равными по силе, но я уже не слушал, размышляя, что неплохо вообще-то укомплектоваться ещё и Толбухиным с Равенсвудом. Не сейчас, а потом, потом. Нормальные ребята. Во всяком случае, в спину вроде бы не ударят, и за это спасибо.
На большой перемене, когда налопались и вышли, сытые и довольные, подошел Горчаков, спросил со странной усмешечкой:
— Завтра выходной, значит, уже сегодня вечером помчишься в город?
— Ага, — сказал я и вытер нос рукавом, подумал и шумно высморкался ему под ноги, поочередно зажимая ноздри. — Ещё как!
Он отпрыгнул на всякий случай, хотя из-за моей аугментации соплей не образовывается, но ей нет и полгода, а сморкаться я умею с детства.
— А что в городе? — спросил он с пренебрежением. — Весь цвет в Академии!.. А какие барышни вон там прохаживаются! Да почти все на выходных только и делают, что знакомятся и с ними общаются!.. Суфражистки, это же как будоражит!
— Да какие суфражистки, — буркнул я. — Платья до земли, чепчики… Хотя бы одна волосы распустила.
Он охнул.
— Ты что, это же будет распущенная женщина!.. Нет, волосы распускать можно только в спальне с закрытыми окнами и плотными шторами. Но у суфражисток… гм… более вольные разговоры…
— Разговоры? Это и есть суфражизм?
— Да! С ними поговорить можно о чём угодно, а не только пересказывать светские сплетни, как с прочими дурами.
Разговаривая он подвел меня к зеленой изгороди, по ту сторону уже немало наших курсантов учтиво общаются с барышнями, всё на виду, у двери их пансионата сидят на лавочке трое чопорных женщин, преподавательницы, под их недремлющим оком всё предельно строго и с соблюдением всех политесов средней сложности.
Среди курсисток особо выделяется одна ростом и статью, сложена как модель, с прекрасной фигурой от пояса и выше, всё остальное скрыто платьем до земли. Вполне возможно, ноги кривые и толстые, а ещё и волосатые, но выше талии само совершенство, прямая спина, гордая осанка, надменный взгляд не голубых, а невероятно синих глаз, точеное лицо. Идеал не женщины, а королевы, принцессы Фомальгаута.
Вокруг неё всегда с десяток барышень, смотрят на неё с восторгом, все тянутся к богатым и знатным, это начинается в детстве, продолжается в учебных заведениях, а выходят оттуда уже с зачатками связей и знакомств, так необходимых для продвижения по служебной лестнице.
Одна-две барышни обратили на меня внимание, но никакой заинтересованности, только эта принцесса Фомальгаута сразу скривилась, что-то шепнула, все вокруг неё сразу послушно засмеялись.
Я посмотрел на неё, как на говно, прошёл мимо, ни драсте, ни до свиданья, и Горчакова утянул дальше.
Он спросил удивленно:
— Не понравились?
— Там одна спесь, — буркнул я. — Лучше с простолюдинками побалуюсь. Не поверишь, у крестьянки такие же сиськи, как у дворянки!.. Не веришь?
Он хмуро усмехнулся.
— Ну, мало ли… Кстати, эта княжна Глориана, самая ярая суфражистка! Она ведет какой-то кружок по освобождению женщин из-под нашего ига.
— Дура, — сказал я безапелляционно, — знала бы, что получит! А ещё имя у неё какое-то наглое.
— Какой ты придирчивый, — упрекнул он. — А что в нём наглого? Имя как имя.
— Глориана, — напомнил я, — прозвище королевы Виктории Первой. После поражения Непобедимой Армады её приветствовали криками «Gloriana, Gloriana, Gloriana!». А так просто Глория или Глаша.