Вадим и Диана
Шрифт:
Близилась санитарная зона. Народ предусмотрительно потянулся в туалетный тамбур. Примкнул к ситуативной очереди и мой сосед, а я прошёлся по вагону в противоположную сторону. Рядом с дверью дальнего тамбура, под мутным стеклом, висела «схема движения». Схема утверждала, что через несколько пустячных минут на нашем пути случиться станция Просвет. И она действительно случилась. Поезд дёрнулся и жалобно ржанул натруженным железом. Я интуитивно отыскал глазами окно. Краешек платформы, словно подножие заснеженной горы, едва проступал сквозь плотный занавес тумана. На полотне мелькали тени потенциальных пассажиров, слышались
Мы ждали встречного. Вскоре он содрогнул тишину приветственным рёвом, подобно дикарю, завидевшему сородича. В придорожной рощице, казавшейся из-за тумана сказочным лесом, трижды проскрипел ворон. Возвращаясь на своё место, я столкнулся в проходе с тщедушной, облачённой в пёстрые засаленные лохмотья, старухой. Желтоватое лицо её столь густо покрывали разной глубины и длины морщины, что оно показалось мне маской, специально надетой для колдовского обряда. От старухи пахнуло застарелым потом и керосином. Мы благополучно разминулись, но тут я услышал из-за спины тихий (адресованный, пожалуй, мне одному) жамкающий голосок: « Сильно тебя жизнь держит. Много дано. И ты держись за неё через многое, через любовь к нему. От того многого и сам пожнёшь. Ступая в пропасть, жди под ногой тверди – всегда подадут. А когда иначе – тут и всему конец. Много увидишь да ещё больше сам сделаешь. Продыху для тебя не придумано. Помни, просить и роптать – дела последние. Живи так и само придёт».
Я резко крутанулся на пятках и встретился с пустотой.
– Следующая Дыбинск! – разметал застоявшийся воздух вагона голос проводницы.
– Сколько там стоим?
– Минут сорок. Эй, работнички, все ли проснулись?! Дыбинск. Дыбинск следующая!
Послышалась суета и недовольные зевки. Кто-то очень смешно икнул. Рядом сказали:
– Господи, благослови.
– И здрасте … А вот он и я. И здрасте, – пропел фальцетом, возникший из тумана вихлявый (в дырявом кожаном френче и с поэтическим галстуком на шее, оказавшемся большим носовым платком) балагур, хлопнув в широкие, как масленичные блины, ладоши. – Будьте добры … А белый лебедь на … Ой, рыжая, опять на сносях что ли? Смотри, никому не говори, что я им папа.
– Лебедь прилетел. Уже клюнул где-то.
– Он. Палоумный.
– Пенсию, видимо, получил.
– Видимо…
– Еле добрался …весь этот туман … будь он … как снег лип (стукает по плечам ладонями, отряхивая призрачный снег). Товарищи, разрешите представиться … Мама синяя … Мама в фуражке, до Пережогина подвезёшь? Мама! Не мама?! Ну… А белый лебедь …
– Да уймись ты, в конце концов, птичья душа.
– Приветствую и вас. У тебя жена бухгалтерша. Всё цифры, цифры … А ты её обнуляешь в ночи. Что с тобой говорить. Я тебе спою лучше:
Шёл я лесом, видел чудо:
Чёрт под ёлочкой сидел.
У него глаза большие –
На ялде котёл кипел.
– А он женат ли?
– Куда ему. Просохнуть не успевает.
– Да, плохо мужику без причерёды …
– Вот и причереди его.
Раздался женский смех в два голоса.
– Верка, слышь, я Тольку-то обженила.
– Удачно?
– Это посмотрим. Девочка, вроде, хорошая. И к дому, и к кошельку приучена …
– Дай хоть пятачок … или прокляну. На Руси подавать – божьих детушек спасать … Строгий …
– Лебедь, давай спиртику с нами, – разом прогорланили Вова с Геной.
– А белый ле … Затравить есть чем? Лук не предлагать … Мама унюхает … Тссс … Идёт.
– Не поите его. И так уж … Заблюёт вагон. Вам не убирать, – протрубила, шедшая мимо, проводница.
Пареньки ехидно засмеялись. Гена протянул Лебедю чайную чашку (без ручки и с обколотыми краями).
– Боже, царя храни. Сильный, державный … Эх, Империя … А тебя, кривая губа, по этапу идти. Яахххрь… Отт жидкая резина …
– Хлёбало завали.
– А белый …
– Брат-то у него сгорел в собственной квартире.
– Давно?
– В девяностые ещё. Связался с многодетной распущёнкой и понеслось …
– Понятное дело.
– Лебедь тогда киномехаником в клубе работал. В одежде франтил, бабам нравился …
– Ясно.
– А как случилось с братцем … Ну, кажись Дыбинск.
– Да …
– Дыбинск! – в последний раз рявкнула из тамбура проводница.
– Мама синяя, не оставь меня, подвези меня …
– Пойдём с нами, Лебедь. Грохнешь чайку в кандейке, продрыхнешься. Ну? – толкнул в костистое лебедево плечо Вова.
– Мне до … в Пережогино мне … Мама, кинь за так, а я в вагоне гадить не буду … Каххм… А бе …
– Выдумал. Нет и станции такой. Выводите его отсюда, пока милицию не позвала.
– Сама не знаешь … У меня брат там живёт … Пещерная женщина … А…
Рабочие дружно освобождали вагоны, стягиваясь на углу вокзала в сплошной тёмный поток. Большинство мужчин сразу же закурило. Дым смешивался с остатками тумана, в прорывах которого всё очевиднее сквозил намёк на солнечный день. В хвосте потока плелись Вова с Геной и повисшим на их плечах Лебедем. Мне запомнилась лысина последнего, походившая очертания на африканский материк – как он показан в географическом атласе.
Я спрыгнул со ступенек на платформу и огляделся. Слева на полотне копошились оранжевые пятна ремонтной бригады; чуть правее румяная лотошница споро распродавала сдобу, шаркая по асфальту большими чёрными сапогами. Пахло углём и свежими газетами, которые на моих глазах загружали в привокзальный киоск.
– У вас есть Газета?
– Не. Не завозим таких. А вы здешний?
– Как вам сказать …
– Тогда как гостю, нате вот … почитайте «Любимый город». Номер бесплатный, рекламный. Возьмите-возьмите! Куда мне их.
– Спасибо.
– Не на чем.
Сунув сомнительную прессу в широкий боковой карман саквояжа, я зашёл на дыбинский вокзал. Возникло желание выпить кофе и чего-нибудь перекусить. За пластиковым полем кресел зала ожидания виднелась транспарантная (в лучших традициях соцреализма) вывеска «БУФЕТ». Под ней – у крайнего, покрытого белой эмалью, столика, сгорбившись над кофейным стаканчиком, стоял одинокий, изощрённо одетый человек. Он, по всей видимости, хорошо сознавал свою изощрённость среди пять лет назад вышедших из моды кожаных курток, белых кашне и спортивных (почти горнолыжного фасона) штанов, беспрестанно снующих возле игровых автоматов и громко хлопающих тяжёлыми вокзальными дверьми. Да, здесь он был явно не к месту. Наверно поэтому я сразу узнал его.