Валютчики
Шрифт:
Я смог пройти бесконечный черный подземный переход с Большой Садовой на Ворошиловский, выдвинулся к вымершей остановке транспорта в надежде на маршрутку в сторону Северного. В этот момент подрулил патрульный бобик. Наружу подался милиционер в бушлате, в фуражке:
— Куда направляешься, старый?
— К себе.
— Вот как… Откуда?
— От своей.
— В руках что?
— Сверток.
— Понятно, не мешок. Что в свертке?
— Инструмент… Ложки, вилки.
— Инструмент или ложки? Сейчас проверим.
— Ложки тоже едальный инструмент.
В кабине помолчали. Короткая машина с высоким поджатым задом скакнула по проспекту.
Несколько дней на рынок я не выходил. Сверток спрятал у соседки. Та поначалу уставилась, но сыграла байка, что хочу отлучиться, а замки на дверях ненадежные. Сама свидетель, как вышибали алкаши с ворами. Не спросив, что там, соседка унесла сверток в глубь комнат. По прошествии недели позвонил влиятельному лицу при крупных звездочках.
— Пальцем не тронут, — оборвал он сетования. — Занимай место, продолжай трудиться. Перестань болтать о круговой поруке. Она везде, но у нас почище.
— Я до сих пор без документов.
— Собери справки. Сдашь — позвонишь. И к нам с заявлением, если не догадался на другой день.
— Муторно втягиваться в болото.
— Все зависит от тебя. Cоветую не прощать. На безотказной бабе кто не катался.
— Я поразмышляю.
— И не бойся угроз, за бомжей находим. Жду звонка.
Я выдрался на белый свет. За солидный промежуток в квартиру никто не постучался, телефон молчал. Ребята встретили как обычно. Думали, я поехал встречать Новый год среди родных, служивших в ракетном городке под Москвой.
— Правильно сделал, что свалил, — вертя головой едва не вкруговую, объяснял Папен. — Баснописец пасся здесь все время. Начальник уголовки и Юрков из областного управления упирались за тебя. Пятьсот баксов, это больше, чем беспредел. Потому борзой мечтал закрыть. Пиши заяву, иначе пойдет шерстить всех подряд. Валютчики только спасибо скажут.
— Писать не буду, — пожал я плечами. — Бесполезное дело, свидетелей нет. А пастуху с хозяином покажусь.
В кабинете кроме начальника уголовки рынка никого не было. Я поздоровался.
— Присаживайся, — указал на стул в фуражке на голове начальник. Улыбнулся. — Баснописец требует, чтобы закрыли. Как на это смотришь?
— На ваше настроение, — усмехнулся я. — Если мало отстегнул, тогда какой разговор. Среди менял пересуд, что обули как мальчика. Я вернул то, что купил.
— Точно не знал про ворованное золото?
— Даю слово. Брал не у пацанов.
— Верю.
— Не раз делали ревизию, — посмотрел я в глаза начальнику.
— Здесь проверяют всех, — ушел тот от ответа. — Становись, никто донимать не будет.
— Баксы вернут? — не утерпел я с подковыркой. — На мелочевке много не наваришь.
— Свидетели есть, что отстегивал тем оперативникам? — прищурился начальник. — Вот именно. Забудь.
Выйдя из ментовки, я посмотрел на купленные за сто пятьдесят рублей японские часы, позолоченные, со стеклом из горного хрусталя. Корпус поцарапан, тикали по японски — то останавливались, то выбрасывали неправильное число. Ремонт обошелся бы еще в сто пятьдесят рублей. Продали два парня с Украины, пояснив, что выиграли в карты. Может, повезет еще с чем. Бежать с рынка означало бы признать поражение. Сверив время с бесконечностью
До Нового года осталось с десяток дней, приближение его ощущалось не очень. Я крутился в поте лица, наматывая километры пробежками от нашего угла с внешней стороны рынка до центрального прохода вдоль торговой площади. Валютчики сочувственно похлопывали по плечам. Баснописец с Тюлькиным пытались провести подобный эксперимент в центре. Нарвались на сплоченное сопротивление. Если с ворованным залетали откровенно, менялы соглашались на следственный изолятор, шли в отмазку. Лишь бы не отстегивать мзду присосавшимся к базару хамам, не мечтающим побывать в шкуре менялы. Не у каждого очко было железным, но больше, чем на сотню баксов, никого не раскрутили. Меня менты из районной уголовки обходили стороной. Чувствовалось, дал указание солидный благодетель. Доллары возвращать никто не думал.
Я обменял двести баксов нового образца старому клиенту. Быстро темнело. Стрелки на колокольных часах замерли до обеда. Чубайс собирал долги, отрубая свет то в одном, то в другом районе города ежедневно. Сегодня очередь Пролетарского. А Бог работающий от электричества механизм крутить не желал. Приподнял край перчатки. Закругляться рановато, иначе не выработаешь уплаченного вперед. Заметил высокого, спортивного вида, парня. Он выскочил из-за табачного ларька напротив, быстро отмеряя расстояние. Это был убийца, фоторобот которого висел на стенде за спиной. Оглянулся вокруг. Ни патруля, ни казачьих контролеров. Народу тоже немного.
— Идет работа? — спросил парень. — Ничего интересного не взял?
— По ночам значительное не носят, — ответил я. — Только обменял двести баксов. Перед этим влетел на пятьсот.
— Вечно проблемы, — озирая площадь, пожевал губами парень. — Кинули?
— Менты наказали. За ворованное.
— Берешь?
— Подставили.
— За подлянку надо отвечать.
— Пацаны, лет по четырнадцать.
— Все равно.
Убийца постукал перчаткой о перчатку. Кожа была новой и скрипучей. Шкура под выбритым, будто срезанным, подбородком отливала синевой. Я ощупал ручку шила в кармане китайской куртки. В морозном воздухе распространился запах одеколона. Лицо у парня было удлиненным, глаза меняющиеся. От холодного, почти бессмысленного, взгляда до внимательно заинтересованного. Сухощавая фигура под метр восемьдесят, длинные ноги в джинсах, теплых ботинках. Таких сухопарых ребят отбирали в военную разведку или в спецназ, в диверсионную группу..
— Значит, стоящего не приобрел? — спросил снова парень.
— Для тебя нет.
— Для меня?..
— Знаю, зачем ты набегаешь.
Он поскрипел ботинками, кашлянул в кулак. Я успел высвободить ручку шила из-под клапана кармана.
— От тебя мне ничего не надо, — усмехнулся он. — Думал, расскажешь о друзьях интересное. А ты весь в проблемах. Работай, писатель.
— Твое дело, — пожал я плечами.
Парень отодвинулся к остановке трамвая, зашел за киоск по продаже видео, аудио кассет. Провалился сквозь землю. Я сунул орудие обороны на место, покрутил головой. Со стороны толкучки на Московской показался патруль. Морозец придавливал. От хлебного ларька Сурена послышался скрип снега. Ко мне направлялся старик в потертом пальто, черной шапке на кустистых бровях. Который год носил он по одному, по два золотые червонцы из неиссякающего источника. Почувствовался запах перегара, смешанный с не менее жгучим чесночным.