Вам сообщение

Дубини Мириам

Гвидо провел в полицейском участке пять часов. Он ждал перед закрытыми дверями, говорил с людьми в форме, заполнял бланки и снова ждал.

— В этом районе у нас каждый месяц двести таких случаев, как ваш, — объясняли ему люди в форме.

Ровная интонация, скучающий взгляд. Папка с бумагами исчезла в железном шкафу, потонув в ворохе таких же документов, и закрылась еще одна дверь.

Гвидо медленно шел по улицам Корвиале, сунув в карман копию своего заявления об акте вандализма, совершенном неизвестными. Ну какие неизвестные! Он прекрасно знал, кто побывал в его мастерской. Просто у него не было доказательств. Он свернул на улицу Джентилини под мигающим светом

уличного фонаря. Зажигались огни, наступал вечер и уносил прочь день, который надо было просто стереть из памяти. Бывают в жизни и такие дни, когда не происходит ничего хорошего. Веки набухают и заставляют забыть о небе. Гвидо и забыл о нем. Он шел опустив голову, глядя на мелькание своих ботинок на асфальте среди окурков и клочков бумаги, и чувствовал, как подступает тошнота от убожества этой никому не нужной городской окраины. И вдруг он услышал смех, разносившийся далеко по пустынной улице. Он узнал голос сына. Ему вторил другой, более мягкий голос. Гвидо поднял голову и только теперь заметил, что стоит на пороге мастерской. Ее стены снова стали белыми, пол бы вымыт, велосипеды стояли ровно в ряд. Грета и Ансельмо работали весь день, они были выпачканы с головы до ног краской и пылью, но их лица светились счастьем.

— Привет, папа, — улыбнулся Ансельмо.

— Добрый вечер, — поздоровалась Грета.

Гвидо почесывал седую бороду и любовался светом их глаз.

— Вы тут уже все убрали… — сказал он рассеянно.

— Почти все, — подтвердил Ансельмо.

Диван и радио починить было невозможно. Гвидо меланхолично посмотрел на изуродованную мебель и обломки пластмассы. Потом снова перевел взгляд на сына. В его взгляде была гордость.

— Есть хотите?

— Я — да.

— И я.

— Идите поешьте. Я тут закончу…

Ансельмо и Грета вышли из мастерской и покатили на своих велосипедах по вечерним улицам. Одежда и волосы — в пятнах белой краски. В кармане — немного денег, которые Гвидо дал им на пиццу, не зная, чем еще выразить благодарность.

— Пойдем к Ремо? — предложил Ансельмо, медленно крутя педали бок о бок с Мерлином.

— Где это?

— Ты никогда там не была?

Грета покраснела — она всегда ела дома. Ее мать считала глупостью тратить деньги на еду в ресторанах: работая в одном из них, она приносила домой горы остатков.

— Нет.

— Это недалеко. Там есть столики на улице, а пицца тонкая и хрустящая.

Грета представила, как она сидит напротив Ансельмо, перепачканная краской, и ест тонкую и хрустящую пиццу. Оба велосипеда привязаны к одному столбу, а они вдвоем за столиком под весенними звездами.

— Хорошо, — пролепетала она, краснея еще сильней.

Строго говоря, это было ее первое свидание. Она всегда думала, что, готовясь к нему, нужно непременно провести несколько часов перед зеркалом, долго выбирать подходящее платье, найти сумку в тон туфлям, решить, что говорить и что делать при встрече. Она же была испачкана хуже каменщика, а времени перед свиданием у нее было так мало, что она едва успела вымыть руки.

На светофоре зажегся красный, и они остановились.

Ансельмо смотрел, как она съежилась на своем велосипеде — с рюкзаком за спиной, в ботинках, забрызганных краской. Маленькая и сильная — в обрамлении бесконечной ночи на окраине большого города.

Она была очень красива. Как редкая звезда, бросающая вызов тьме своим бледным светом. Как родинка, затерянная в центре подбородка в одинокой вселенной ее лица.

— Идеальный круг.

— Что?

— Твоя родинка — идеальный круг.

Грета смущенно опустила глаза и закрыла родинку рукой,

как делала всегда, представляя, что ничего там нет.

— Я ее ненавижу.

Ансельмо убрал руки с ее подбородка, как будто перевернул страницу книги, которая слишком долго оставалась раскрытой на одном и том же месте:

— Напрасно. Она идеальна.

Он приблизился к ее губам, заслонив собой мир вокруг. Шахматная доска окон в многоэтажках, синюшный свет фонарей на обочине, тонкий серп недавно взошедшей луны — все исчезло в его тени. Грета распахнула глаза, пытаясь пробиться сквозь темноту этого поцелуя, который был так близко, что казался нереальным, но в миллиметре от его губ ее ослепил резкий луч света.

— Они здесь, командир, — прохрюкал голос человека, невидимого из-за света фары. — Мы их нашли.

Эмилиано догнал своих подельников, спрыгнул с гоночного мотоцикла и подошел к Ансельмо:

— Ничего не хочешь мне сказать?

Ансельмо молчал, рукой подталкивая Грету за свою спину.

— Молчишь? Молодец. Ты должен молчать. И твой отец тоже. Вы оба должны молчать.

Эмилиано сжал пальцы в кожаной перчатке, собираясь ударить Ансельмо кулаком по лицу. Тот увернулся от удара с удивительной ловкостью. На помощь командиру тут же пришли двое других. Они попытались схватить Ансельмо сзади, но он выскользнул из их рук как ветер. Он наклонился к Грете, чтобы вытащить ее из схватки, обхватил за талию и посадил на свой велосипед раньше, чем кто-либо из парней успел тронуть ее пальцем. Правда, Штанга схватил ее за рюкзак и резко потянул, сорвав его с худых плеч. Молния расстегнулась, все содержимое рюкзака вырвалось наружу и полетело на землю. В дожде предметов мелькнул тайный дневник Ансельмо.

Он увидел, как блокнот взлетел вверх и упал у ног Эмилиано. На мгновение перевел взгляд на Грету, ища в ее глазах объяснение. Девочка открыла рот, чтобы что-то сказать, но Штанга схватил ее за одежду и резко дернул к себе. Ансельмо бросился к дневнику. Слишком поздно. Мгновение, потерянное в глазах Греты, стало роковым. Дневник был в руках у Эмилиано.

— Отдай, — прорычал Ансельмо и набросился на Эмилиано, готовый на все, чтобы вырвать у него свои тайны.

Эмилиано понял, что заполучил нечто очень ценное. Этим блокнотом можно будет шантажировать Ансельмо, если тому придет в голову снова пойти в полицию.

— Сказано было молчать, вот и молчи, — захрюкал Штанга.

— Уходим, — приказал командир, — мы тут закончили.

Сунув дневник за пазуху, он рванул с места. Ансельмо сел на велосипед, чтобы пуститься вдогонку, но скутер с двумя другими седоками перерезал ему дорогу. Штанга приподнялся на заднем сиденье, повертел в воздухе железным брусом, ударил по колесам велосипеда и вышиб Ансельмо из седла.

— Штанга, это было круто! — похвалил Мао.

Грохот моторов слился с шумом автомобилей, рванувших вперед на зеленый свет. Грета склонилась над Ансельмо, чтобы помочь ему встать:

— Ансельмо, я…

— Ты не знаешь, что ты наделала, — сказал он сухо, отмахиваясь от ее руки.

— Подожди.

— Этого нельзя было допускать. Если этот дневник окажется в чужих руках…

У Ансельмо не хватило духу закончить фразу. Он осмотрел колеса, покореженные ударом. На таком велосипеде за ними не угнаться.

— Возьми мой, — предложила Грета самое дорогое, что у нее было.

Ансельмо покачал головой. Его губы сложились в кривую складку. Это была не грусть. Точнее, не только грусть. Это было разочарование. Она его разочаровала. Он не спрашивал, откуда у нее дневник, он не обвинял ее в краже. Он повернулся к ней спиной и тихо сказал: