Вампилов
Шрифт:
— А мне в школе надоело про это… Про любовь и размножение одноклеточных…»
Вампилов жадно впитывал столичные впечатления. Его записная книжка полна заметок — то кратких, то подробных. Здесь — размышления о шумной московской жизни, услышанный и вычитанный в газете любопытный факт, примечательный разговор с коренным горожанином, поэтический или буднично-скучный пейзаж и, конечно, смешная, чисто вампиловская фраза, не одна и не две:
«В столице трудно родиться поэту. Москвичи с детства всё знают. Задумчивых в Москве нет. Всех задумчивых в Москве давят машинами. Поэты родятся в провинции,
«В 1961 году в Москве действует около 70 церквей. Артисты (московские) за выступление в хорах получили 13 млн. рублей в год».
«Пожилой москвич:
— Мы какими были? Черный костюм, ботинки щучкой, бабочка пестренькая… Я ничего еще: с девками пить, гулять буду, но не полностью. Резюме, так сказать, уже не подведу».
Трубная площадь. Осень. Сырой, судорожный ветер. Дома старые, как деревья. Всё так и осталось с тех пор, как писалось: «В Москве, на Трубной площади…»:
«Чувствуется, как мост, белые дома на горе, сады — вся земля тихо скользит, удаляется от заката».
«Был вечер. Посинели сугробы. Мутный свет матовых фонарей с черных чугунных столбов падал на лица прохожих. Их лица были задумчивы, до жалости серьезны, вечерняя тоска остановилась в их глазах. Красные вывески магазинов, реклама кинотеатров, два прекрасно одетых пижона, женский смех, беготня. Я нырнул в полуподвал “Гастронома”, там почти никого не было. В серых половинках окна мелькали ноги прохожих. Я смотрел на них. Особенно бросилось в глаза удручающе согласованное движение проходящих пар. В них мне казалась извечная каменная поступь тоски».
«Слова, теплые, как постель тридцатилетней вдовы»…
«Старики, спекулирующие своим прошлым»…
«Она занималась легким образом жизни»…
Петр Дедов утверждал в воспоминаниях, что Вампилов посылал или относил в редакции журналов свои юмористические рассказы. Других подтверждений этого нет, как нет и результата. А вот ответ, будто бы полученный Сашей из одной редакции, если и сочинен мемуаристом, то — в «вампиловском духе»:
«Пишут: “Главная героиня рассказа, девушка Дарья…” А у меня в том рассказе собаку Дашкой зовут…» (заметим, что такого рассказа у Вампилова нет. — А. Р.).
Другой сокурсник Александра, вологжанин Владимир Аринин припомнил: Вампилов как-то сказал, что хотел бы «написать “нечто” о… современном авантюристе. Чем будет заниматься советский авантюрист? Наверно, он будет обманывать женщин, начальство на работе, дурачить приятелей и знакомых. В нем что-то должно быть от Джека Лондона или Хемингуэя — любовь к природе… И отрицание обычных норм, искусственной морали. Конечно, в нем много скверного и злого. Но все равно он интереснее большинства».
«Не берусь ничего утверждать, — продолжал Аринин, — но, кажется, в тех словах Вампилова уже тогда звучало что-то похожее на Зилова…»
Оба Сашиных приятеля по московской учебе не могли обойти его литературных пристрастий. Даже если оба автора испытали влияние поздних книг, статей, воспоминаний о Вампилове, нужно привести свидетельства того и другого журналиста.
Петр Дедов написал: «Я знал, что он пристрастен к драматургии, что любимый его писатель — Чехов, о котором Саша как-то высказался примерно так: “Чехов — насквозь драматург, даже в письмах. Когда читаешь Чехова, то не замечаешь напечатанных в книге слов: сама жизнь течет перед глазами”…»
Владимир Аринин припомнил историю, произошедшую в учебной группе: «Мне памятен наш разговор о Достоевском, состоявшийся по весьма печальному поводу. У нас с курса был отчислен один из слушателей за антисоветские взгляды… И над ним было устроено публичное судилище. Среди обвинений в его адрес было и такое: проповедовал мистические воззрения, почерпнутые из Достоевского.
Мы с Вампиловым были удручены этим судилищем. Но после собрания заговорили как раз о Достоевском. И Вампилов рассуждал примерно так: “А что Достоевский? Какие такие у него мистические воззрения? Какой он мистик? Нет, он — реалист. Величайший к тому же. Он реален, как сама жизнь. А многое, что говорится о нем, — искусственность. Правда, он сам дал к тому несколько поводов. Но фантастические сюжеты — это как раз и нужно в литературе. Ведь натуралистический реализм — бескрыл. А фантастический реализм — это вершина, к которой надо стремиться”».
И очень важные слова нашел автор воспоминаний, заключая свой очерк. В них — впечатление, которое осталось у него от общения с Вампиловым:
«У него была чистая, светлая, даже нежная душа. Я помню, как он нес подснежники для женщины, пряча их под пальто от холода. Кажется, он готов был замерзнуть сам, лишь бы не замерзли цветы…»
* * *
Возможно, невольный соглядатай подсмотрел, как Саша нес цветы для своей однокурсницы Галины Люкшиной. О их чувствах друг к другу много лет спустя она рассказала в опубликованных мемуарах.
В Вешняках собралось тогда три десятка молодых журналистов. Среди них было немало парней и девчат старше Вампилова, но, как подчеркнула Галина, «верховодил всегда почему-то самый младший — Саша»:
«Он купил карту Москвы, выбирал маршрут, предлагал, куда пойти, легко ориентировался в незнакомом городе. Ходили на выставки и в музеи, особенно любили театр… Выбирали театр, спектакль, режиссеров, актеров. Саша уже тогда разбирался в этом лучше всех нас, и мы доверяли его вкусам. Так, в “Современнике”, куда попасть было, пожалуй, труднее всего, посмотрели “Голого короля” и “Вечно живые”, в театре имени Вахтангова — “Иркутскую историю” Арбузова, в театре имени Маяковского (возможно, ошибаюсь, ведь столько лет прошло!) — “Медею”. Никак не могли попасть в Большой, но однажды повезло. Достали два билета на галерку…
В воскресенье, как правило, шли в Музей изобразительных искусств имени Пушкина или в Третьяковскую галерею. В Третьяковку ходили не раз и не два. В каждое посещение знакомились с одним или двумя художниками. Перед этим в библиотеке брали книги о них, покупали репродукции, а потом уже любовались шедеврами в залах Третьяковской галереи. Саша любил Репина, Врубеля, Айвазовского. После знакомства с Айвазовским он мечтал увидеть Черное море. О Врубеле он прочел все, что нашел в библиотеке, стал собирать репродукции с его полотен. И каждый раз, когда бывали в Третьяковке, обязательно заходили во врубелевский зал…