Вампирские архивы: Книга 1. Дети ночи
Шрифт:
Вдалеке он слышит биение крыльев и высокие голоса. Его народ ищет его, зовет, и кружит, и ничего не находит.
Феролюц кричит, теперь гневно и пронзительно, и собравшиеся в зале отшатываются от него, взывая к Господу. Но вампир этого не видит. Он попытался ответить сородичам. Теперь он вновь оседает под покровом сломанных крыльев, и винно-красные звезды его глаз гаснут.
Глава 3
И ангел смерти, — нараспев произносит священник, — непременно пролетит мимо, хотя и как тень, а не нечто вещественное…
Разбитое окно в старой башне над зверинцем запечатали кирпичом и известкой. Ужасно, что бреши так долго никто
Беспомощный, запертый в клетке, теперь демон в их милости. Он слаб после битвы с благородным львом, что отдал жизнь за безопасность замка (и будет погребен с почестями в пышно убранной могиле в ногах фамильной гробницы герцога). Перед самой зарей по слову советников герцога бронзовую клетку убрали в темнейшую часть зала, близко к помосту, где некогда было огромное окно, но теперь уже нет. Принесли множество ширм, и расставили вокруг клетки, и накрыли ее сверху. Теперь солнечный свет не сможет просочиться в темницу и причинить вред узнику. Лишь дамы и рыцари герцога заглядывают за ширмы и рассматривают при свечах демона, все еще лежащего в забытьи от боли и потери крови. Алхимик герцога сидит рядом на табурете, диктуя заметки боязливому ученику. Алхимик — и аптекарь, раз уж на то пошло — убеждены, что вампир, выпивший льва почти досуха, оправится от ран. Даже крылья исцелятся.
Придворный живописец герцога тоже приходил, но вскоре устыдился и ушел. Красота демона тронула его, и он возжаждал нарисовать его, и не как нечто до крайности омерзительное, но как существо, в чем-то превосходящее человека, полное жизни и невинное, или как самого Люцифера, пораженного мукой великого Падения. И все это побудило художника, не более чем ремесленника, жалеть падшего, так что он выскользнул прочь. Он знает, поскольку алхимик и аптекарь сказали ему, что должно свершиться.
Разумеется, многие в замке знают. Хотя едва ли кто-нибудь спал или пытался уснуть, все здание звенит от волнения и оживления. И также герцог повелел, чтобы любой, кто пожелает, мог присутствовать. Так что теперь он проходит по замку, заглядывая в каждый угол и каждую щель, а тем временем, стоит упомянуть, его зодчий пользуется случаем проверить, не треснуло ли еще какое-нибудь оконное стекло.
От комнаты к комнате идет герцог, сопровождаемый свитой, по галереям и лестницам, через пыльные чердаки и затхлые кладовые, которых никогда прежде не видел, а если и видел, то забыл. Тут и там ему встречаются слуги. Нескольких пожилых женщин находят под самой крышей, прядущих, словно пауки, полуслепых и почтительных. Они склоняются перед господином из смутного воспоминания о старой привычке. Герцог объявляет им добрые вести, или, скорее, его вестник, выйдя вперед, оглашает их. Древние старухи вздыхают и шепчутся, и их оставляют и, вероятно, забывают. И снова, в узком дворике, новость торжественно сообщают мальчишке-дурачку, что присматривает за голубятней. От испуга, ничего не поняв, тот заходится в припадке; и голуби, любящие и понимающие его (поскольку и не пытаются), слетают вниз и укрывают его мягкими крыльями, когда герцог удаляется. Мальчик лежит под птичьими тельцами, словно в сугробе теплого снега, утешенный.
На одной из темных лестниц над кухней блистательная процессия огибает поворот и застает Роиз, судомойку, за мытьем пола. В эти дни, когда так мало детей и младших слуг, рук не хватает, и судомойки заняты не только на кухне.
Роиз встает, бледная от потрясения, и
— Услышь же, по воле герцога, — объявляет глашатай. — Один из сатанинских ночных демонов, терзающих нас, был пленен и лежит в клетке в герцогском зале. Завтра на восходе это создание будет доставлено в священное место, где растет цветок огня, и там прольется его нечистая кровь. И кто тогда усомнится, что куст расцветет, спасая нас всех, по милости Господней.
— И ангел смерти, — нараспев произносит священник, не упуская ни единой возможности, — непременно…
— Погодите, — перебивает герцог, белый, словно Роиз. — Кто это? — спрашивает он. — Это призрак?
Свита пристально глядит на девушку, которая едва не оседает от ужаса, сжимая в руках половую тряпку.
Постепенно, несмотря на тряпку, на лохмотья, на огрубевшие руки, придворные тоже замечают.
— Да это же чудо.
Герцог выходит вперед. Он смотрит на Роиз сверху вниз и начинает плакать. Девушка думает, что это слезы сострадания из-за жуткого приговора, который он прибыл исполнить над ней, и падает на колени.
— Нет, нет, — ласково говорит герцог. — Встань. Поднимись. Ты так похожа на мое дитя, мою дочь…
Тогда Роиз, знающая мало молитв, взамен в ужасе начинает петь свою песенку:
Oh fleur de feu
Pour ma souffrance…
— Ах! — вскрикивает герцог. — Откуда ты знаешь эту песню?
— От своей матери, — отвечает Роиз и, ведомая каким-то внутренним чувством, поет снова:
О флёрда фёр Пурма суффранс Нед ормей пар Мэй сэй дэй мвар…Это песня о кусте огнецвета, Nona Mordica, прозванного некусайкой. В ней говорится: «О цветок огня, ради невзгод моих, не спи, но мне помоги — пробудись!» Дочь герцога часто пела ее. В те дни куст, в котором не было нужды, считался лишь замковой диковиной. Но сама песенка, повторяемая, словно заклинание, на горной дороге, оказалась бесполезной.
Герцог снимает грязный шарф с волос Роиз. Она очень, очень похожа на его покойную дочь: тот же бледный гладкий овал лица, высокая белая шея, и большие блестящие темные глаза, и длинные черные волосы. (Или дело в том, что она очень, очень похожа на картину?)
Герцог отдает распоряжения, и Роиз уводят.
В прелестной комнате, дверь которой была заперта семнадцать лет, ее выкупали и вымыли ей волосы. В ее кожу втерли масла и духи. На ней платье нежнейшего розового цвета с поясом, расшитым жемчугами. Ее волосы расчесаны, и на них водружен венец со звездами и мелкими золотыми листочками.
— Ох, бедные твои ручки, — причитают служанки, подстригая ей ногти.
Роиз поняла, что ее не казнят. Она поняла, что герцог заметил ее и пожелал любить, как свою покойную дочь. Медленно какое-то беспокойство, не вполне счастье, охватывает Роиз. Теперь она будет носить собственное розовое платье, теперь она будет сочувствовать герцогу, утешать его. Ее вдруг охватывает покой.
Мечта стала явью. Она так часто рисовала это в своих мыслях, что почти не удивилась. Кухня никогда не представлялась ей чем-то настоящим.
Она скользит по замку, и дамы поражены ее изяществом. Посадка ее головы под звездным венцом безупречна. Ее голос тих, чист и мелодичен, и чужеземная манера ее матери, давно забытая, полностью оставила его. Лишь огрубевшие руки выдают ее, но, смягченные мазями, вскоре и они станут нежными и белыми.
— Возможно ли, что она и впрямь принцесса, вернувшаяся во плоти?