Вампиры. Опасные связи
Шрифт:
ЭЛИЗАБЕТ МАССИ
Навсегда, аминь
Элизабет Масси дважды награждалась премией Брэма Стокера и является финалистом Всемирной премии фэнтези. Ее перу принадлежит множество книг и рассказов в жанре хоррор. Из ее недавних работ стоит упомянуть «Добро пожаловать в ночь» («Welcome Back to the Night»), «Черные тени: сны о тьме» («Dark Shadows: Dreams of the Dark») в соавторстве со Стивеном Рейни и «Проволочные матери» («Wire Mesh Mothers»). Недавно вышел в печать сборник ее рассказов под названием «Темные сны» («Shadow Dreams»).
Элизабет также известна как автор книг для подростков: трилогии «Дочери свободы» («Daughters of Liberty»), серии книг «Юные основатели» («Young Founders»), «Пожар в Чикаго: 1871» («The Great Chicago Fire: 1871»), «Мэриленд:
«При написании „Навсегда, аминь“ я думала в первую очередь о бессмертии, о том, благо это или проклятие, и его различных проявлениях. Вампиры, переселение душ, путешествие во времени. Желание жить вечно блекнет, когда оказывается, что будущее ничем не лучше прошлого и настоящего, когда прогресс только технический, но не человеческий, а цивилизованные люди продолжают бить себя в грудь и бахвалиться плохо пахнущим великодушием. Куда идти тогда? Куда бежать?»
Иисус же стал пред правителем. И спросил Его правитель: Ты Царь Иудейский? Иисус сказал ему: ты говоришь.
И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал. Тогда говорит Ему Пшат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя?
И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился.
На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели.
Был тогда у них известный узник, называемый Варавва. Итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву или Иисуса, называемого Христом? Ибо знал, что предали Его из зависти.
Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него.
Но первосвященники и старейшины возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить.
Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву.
Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят.
Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят.
Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды, и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы.
И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших.
Даниэлла стояла у грубой стены, не отрывая исполненного ярости взгляда от накрытого простыней тела на носилках. Мари и Кларисс покинули ее, отвернулись в раздражении и просочились сквозь маленькое окошко под потолком подвала. Их слова все еще жужжали в комнате осенними мухами.
«Он не Александр. Он ничто. Меньше чем ничто» (Мари).
«Все кончено. Идем с нами. Возьми меня за руку сестра. Здесь плохо пахнет» (Кларисс).
«Смотри, если хочешь, но не затягивай. Приходи поскорее» (Мари).
Даниэлла только зажимала уши затянутыми в перчатки руками и трясла головой: «Нет».
Мари несколько раз щелкнула пальцами, будто Даниэлла была собакой, которая не слушается свою хозяйку.
— Оставь меня, — потребовала Даниэлла.
И Мари с Кларисс послушались. Они думали, что их подруга сошла с ума, а это совсем не подобает созданию ночи. Безумие приведет к глупостям и беспечности, а беспечность грозит гибелью. И они оставили безумную подругу на произвол судьбы.
Даниэлла смотрела на грязную простыню, острые выступы носа, подбородка, внизу — пальцев на ногах. Более покатые очертания плеч, сжатых в кулаки ладоней, паха. Слабо лился свет от подвешенных под потолком ламп — люди, которые их зажгли, ушли несколько минут назад. С труб капало, на полу собирались лужи. Пауки и не замеченная уборщиком паутина в углах замерли в неподвижности, будто обдумывая недавние странные события.
— Александр? — нежно окликнула Даниэлла. Она ощущала, как ее холодное дыхание проходит сквозь сжатые зубы с выступающими клыками. — Почему же это не ты?
Она сделала несколько шагов к носилкам,
— Почему же это не ты? — снова спросила она и дотронулась до своего лица. — Разве это не я? Разве я не брожу по этой убогой земле в облике молодой девушки, хотя мне уже сто семнадцать лет?
Простыня слегка колыхнулась. Даниэлла вскрикнула и вытянула руку, чтобы проверить, не залетел ли во влажную комнату по дороге от одной скрипучей двери к другой порыв ветра.
Разве мир не рассыпался каплями, если в нем вместе со смертными, которые зачастую верили, что знают о своей реальности все, существовала она, Даниэлла? И почему бы не случиться немыслимому чуду или невыразимому бедствию?
В комнате было душно, прогорклые запахи поднимались с пола, от стен, от стульев и носилок. Люди, что вошли сюда несколько минут назад, поначалу пахли радостным возбуждением, а потом отвращением. Они утверждали, что являются цивилизованными людьми, и тем не менее морщились и давились плодами своей бесконечной доброты.
— Разве это не я? — снова спросила Даниэлла. — Посмотри на лицо, которое ты когда-то любил.
Она встряхнула головой, отгоняя вонь, стянула с рук перчатки и кинула их на пол. Одним рывком разорвала на себе платье от шеи до талии. Острые как кинжалы ногти расцарапали грудь, оставив длинные бескровные полосы.
Проклятие на современные наряды женщин девятнадцатого века! Такие ханжи, такие шлюхи, затянутые и принаряженные, играющие в соблазнение в строгих платьях и не тающие, что такое быть настоящей женщиной. Но она знала! Александр познал ее женственность, а она его мужскую силу, и они наслаждались этим чудом.
Она отбросила разорванный корсаж. Потом сорвала с себя остальную одежду: широкие у плеча и сужающиеся книзу рукава, пышную муслиновую юбку, нижнюю юбку, хлопковые чулки, подвязки, туфли на пуговицах. Все полетело в сторону. Шляпка, заколки — раскрутились уложенные над ушами круглые локоны. Рыжие волосы свободно спадали на плечи.
Даниэлла закрыла глаза и провела руками по своей холодной коже. По рукам и плечам, по мягким волоскам на ледяном животе и заживающим ранам на груди.
Когда они в первый раз забрали у нее Александра, она тоже была обнаженной. Они лежали в стойле для молодняка, Даниэлла дерзко прижалась к покрытой жесткими волосами груди Александра и смеялась от колкой соломы в волосах и под спиной. Она вытащила одну соломинку и щекотала его нос и подбородок. Александр поцеловал сперва соломинку, потом ее пальцы. Обнял ее за талию, целуя и дразня языком нежную шею.
— Ты был ласков и честен, — произнесла Даниэлла. Ее брови сошлись на переносице, а губы дрогнули. — Ты виновен лишь в одном грехе, как и любой, кто вышел из младенческого возраста. Почему же проклятие пало именно на тебя?
Тело под простыней не шевелилось. Даниэлла сделала еще несколько шагов по холодному неровному полу и взялась за ткань, что покрывала ее любимого.
Красивый, но потрепанный молодой человек появился в Бисетре морозным мартовским утром 1792 года. Подобно призраку, он возник в тенях грушевого сада позади печально известной парижской тюрьмы и больницы. И часа не прошло, как с небес пролился угрюмый, холодный дождь, оставив на земле ледяные лужи и сбив с деревьев голые ветки. Дрожащие капли победителями переливались в шерсти животных, содержащихся в открытом загоне, и самшитовых кустах, что росли вдоль грязных дорожек.
В темной каменной громаде Бисетра обитали крайне неприятные жители: безумие, одиночество, злоба, отчаяние. Крики. Тишина. Умные, полные научного любопытства доктора занимались больными. Привычные ко всему тюремщики сторожили преступников.
В тени великого места, с западной стороны, располагался участок, где для работников, пациентов и заключенных Бисетра держали животных и выращивали овощи. Назывался он вполне подобающе «Маленькая ферма». В загонах жили коровы, овцы и свиньи, в небольшом закутке — куры и голуби. На грядках за плетеными изгородями в теплые месяцы росли репа и бобы. Грушевые деревья часовыми стояли у каменной стены, за которой взад и вперед спешили, повинуясь собственному ритму, парижане.