Вангелия
Шрифт:
Словно в ответ на ее слова из-за угла дома показалась Ванга. В руках у нее был ящик с гвоздями. Она шла с задумчивым видом, и понятно было, что разговора Любки с Василом не слышала. И вдруг…
Ванга остановилась так резко, словно наткнулась на препятствие.
– Васил! – воскликнула она.
– Я, сестричка, – отозвался тот. – Здравствуй.
– Васил, не ходи! – в голосе Ванги была не просто тревога, а настоящий ужас. – Нельзя тебе! Нельзя!
Любка и Васил
– Куда мне нельзя? – спросил он, подходя к Ванге.
– На войну нельзя! Не ходи, братик, милый, прошу тебя…
Ванга дрожала так, что гвозди бренчали в ящике.
– Да чего ты вдруг? – Васил обнял ее. – За Любку и то не переживаешь, а за меня…
– Тебе – нельзя! – твердо сказала Ванга. – Любке можно на войну идти, с ней там ничего плохого не сделается. А тебе – нет.
– Да хватит нам немцев бояться! – возмущенно воскликнул Васил. – Их Красная Армия скоро прогонит. А мы поможем.
С каждым его словом из Ванги словно выходила жизнь. Выпал из ее рук ящик. Со звоном разлетелись гвозди.
– Ничего я не могу сделать. Ничего, – чуть слышно проговорила она.
И повернувшись, медленно ушла в дом.
Когда Любка вошла в комнату и принялась торопливо собирать свои вещи, Ванга сидела на табуретке и по щекам ее текли слезы.
– Ну что ты его хоронишь раньше времени! – сердито сказала Любка. И вдруг спросила: – Ванга… Вот ты говоришь, не надо Василу в партизаны идти – погибнет. А если не пойдет? То будет жить?
– Да, – ни на секунду не задумавшись, ответила та.
– Но он же все равно пойдет! – воскликнула Любка. – Ты же его знаешь: что решил, то сделает.
– Да лучше б он ногу сломал! – в сердцах сказала Ванга.
– Любка! – донесся со двора голос Васила. – Быстрей давай!
– Ну все. – Любка быстро поцеловала сестру. – Не бойся за нас.
Когда Любка вышла из дома, Васил, стоя на крыльце, прощался с бледным, только что отошедшим от приступа зятем.
– Ну, Митко, бывай, – сказал он, увидев младшую сестру, показавшуюся на пороге с мешком в руках.
Васил широко шагнул по ступенькам вниз – и вдруг нога его подвернулась, и он кубарем покатился с крыльца.
– Ах ты!.. – закричал он, катаясь по земле от боли.
– О господи… – с ужасом выговорила Любка. – Ногу сломал?!
Васил сел на нижнюю ступеньку, ощупал лодыжку.
– Да вроде нет… – морщась, сказал он. – Подвернул только. Да, точно не сломал. Поехали, Любка!
Чуть заметно прихрамывая, он пошел к плетню. Помог Любке забраться на коня перед собою, сам вскочил в седло…
Ванга вышла из дому, когда конский топот уже раздавался с улицы. Вскоре конь, несущий двух всадников,
Ванга остановилась рядом с Митко. Тот обернулся к жене, увидел слезы на ее щеках и, обняв, сказал успокаивающе:
– Ну чего ты плачешь? Васил молодец. И Любка наша молодец. Что ж сидеть, смотреть, как другие немцев погонят? Я и сам бы пошел, если б не малярия проклятая. Скоро война кончится, Ванга, не плачь. Вернутся они скоро!
– Васил не вернется, – чуть слышно сказала Ванга. – Погибнет в двадцать три года.
И слезы, которые она все-таки пыталась сдержать, хлынули из ее слепых глаз потоком.
Ясный осенний свет лился сверху, из-под купола. В церкви было почти тихо, только всхлипывали изредка дети. Но вообще-то и они были охвачены таким страхом, который не позволял нарушать зловещую тишину.
– Какой сегодня день? – спросил Васил у пожилого сельчанина, сидящего рядом с ним на полу.
– Хуже не бывает, – невесело усмехнулся тот. – Черный день сегодня.
– Нет, число, число какое? – переспросил Васил.
– Восьмое октября.
– Надо же! – хмыкнул Васил.
– Что?
– День рождения у меня сегодня. А я и забыл.
– Сколько ж тебе стукнуло?
– Двадцать три.
– Вся жизнь впереди…
Оба замолчали. О том, есть ли у них впереди хотя бы один день жизни, говорить никому не хотелось. С той минуты, когда после ночного взрыва немцы согнали в церковь жителей села, никто не ответил бы на этот вопрос.
– Как ты думаешь, что они собираются делать? – кивнул на запертую дверь Васил.
– А кто их знает? – пожал плечами сельчанин. – Они ж как звери стали. Даже хуже, чем когда война только началась. Чуют, что недолго им осталось…
Васил медленно обвел взглядом сидящих на полу людей. В основном здесь были женщины и дети, из мужчин – разве что старики.
– Ты куда? – спросил сельчанин, увидев, что он встает. – Брось! – дергая Васила за руку, сказал он. – Может, попугают да отпустят. – И понизив голос, добавил: – Мы не выдадим, что ты чужой…
Словно в ответ на его слова, дверь церкви распахнулась. На пороге показался немецкий офицер, за спиной у него стояли автоматчики.
– Партизан взорвал мост возле ваша деревня! – на ломаном болгарском сказал офицер. – Вы все это знаете. Партизана надо наказать. Если нет, мы взорвем эту церковь. И вас всех. Даю час.
Ужас пронесся по церкви. От того, что исходил он не от одного человека, а от сотен, ужас этот был осязаем, как ветер.
– Это сделал я. – Голос Васила прозвучал, казалось, под самым куполом. – Я партизан.