Ванна Архимеда
Шрифт:
Волк
Итак, с медведем я поссорен. Печально мне. Но, видит бог, Медведь решиться мне помог.Волк (бросая перо)
Надеюсь, этой песенкой Я порастряс основы мирозданья И в будущее ловко заглянул. Не знаю сам, откуда что берется, Но мне приятно песни составлять: Рукою в книжечке поставишь закорючку, А закорючка ангелом поет! Уж десять лет, Как я живу в избушке. Читаю книжки, песенки пою, Имею частые с природой разговоры. Мой ум возвысился и шея зажила. А дни бегут. Уже седеет шкура, Спинной хребет трещит по временам. Крепись, старик. Еще одно усилье, И ты по воздуху, как пташка, полетишь. Я открыл множество законов. Если растенье посадить в банку ИПредседатель
Сегодня годовщина памяти Безумного. Почтим его память.Волки (поют)
Страшен, дети, тот год. Дом зверей ломает свод. Балки старые трещат. Птицы круглые пищат. Вырван бурей, стонет дуб. Волк стоит, ударен в пуп. Две реки, покинув лог, Затопили сто берлог. Встаньте, звери, встаньте враз, Ударяйте, звери, в таз! Вместе с бурей из ракит Тень Безумного летит. Вся в крови его глава. На груди его трава. Лапы вывернуты вбок. Из очей идет дымок. Гряньте, дети, на трубе: «Кто ты, страшный? Что тебе?» — «Я — Летатель. Я — Топор. Победитель ваших нор».Председатель
Я помню ночь, которую поэты Изобразили в этой песне. Из дальней тундры вылетела буря, Рвала верхи дубов, вывертывала пни И ставила деревья вверх ногами. Лес обезумел. Затрещали своды, Летели балки на голову нам. Шар молнии, огромный, как кастрюля, Скатился вниз, сквозь листья пролетел, И дерево, как свечка, загорелось. Оно кричало страшно, словно зверь, Махало ветками, о помощи молило, А мы внизу стояли перед ним И двинуть пальцами от страха не умели. Я побежал. И вот передо мною Возвысился сверкающий утес. Его вершина, гладкая, как череп, Едва дымилась в чудной красоте. Опять скатилась молния. Я замер: Вверху, на самой высоте, Металась чуть заметная фигурка, Хватая воздух пальцами руки. Я заревел. Фигурка подскочила, Ужасный вопль пронзил меня насквозь. На воздухе мелькнули руки, ноги, И больше ничего не помню. Наутро буря миновала. Лесных развалин догорал костер. Очнулся я. Утес еще дымился, И труп Безумного на камешках лежал.Волк-студент
Мы все скорбим, почтенный председатель, По поводу безвременной кончины Безумного. Но я уполномочен Просить тебя ответить на вопрос, Предложенный комиссией студентов.Председатель
Говори.Волк-студент
Благодарю. Вопрос мой будет краток. Мы знаем все, что старый лес погиб, И нет таких мучительных загадок, Которых мы распутать не могли б. Мы новый лес сегодня созидаем. Еще совсем убогие вчера, Перед тобой мы ныне заседаем, Как инженеры, судьи, доктора. Горит, как смерч, великая наука. Волк ест пирог и пишет интеграл. Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука, И уж закончен техники квартал. Итак, скажи, почтенный председатель, В наш трезвый век зачем бросаешь ты, Как ренегат, отступник и предатель, Безумного нелепые мечты? Подумай сам, возможно ли растенье В животное мечтою обратить, Возможно ль полететь земли произведенью И тем себе бессмертие купить? Мечты Безумного безумны от начала. Он отдал жизнь за них. Но что нам до него? Нам песня нового столетья прозвучала, Мы строим лес, а ты бежишь его!Волки-инженеры
Мы, особенным образом складывая перекладины, Составляем мостик на другой берег земного счастья. МыВолки-доктора
Мы, врачи и доктора, Толмачи зверей бедра. В черепа волков мы вставляем стеклянные трубочки, Мы наблюдаем занятия мозга, Нам не мешает больного прическа.Волки-музыканты
Мы скрипим на скрипках тела, Как наука нам велела. Мы смычком своих носов Пилим новых дней засов.Председатель
Медленно, медленно, медленно Движется чудное время. Точно нитки клубок, мы катимся вдаль, Оставляя за собой нитку наших дел. Чудесное полотно выткали наши руки, Миллионы миль прошагали ноги. Лес, полный горя, голода и бед, Стоит вдали, как огненный сосед. Глядите, звери, в этот лес, — Медведь в лесу кобылу ест, А мы ежим большой пирог, Забыв дыру своих берлог. Глядите, звери, в этот дол, — Едомый зверем, плачет вол, А мы, построив свой квартал, Волшебный пишем интеграл. Глядите, звери, в этот мир, — Там зверь ютится, наг и сир. А мы, подняв науки меч, Идем от мира зло отсечь. Медленно, медленно, медленно Движется чудное время. Я закрываю глаза и вижу стеклянное здание леса. Стройные волки, одетые в легкие платья, Преданы долгой научной беседе. Вот отделился один, Поднимает прозрачные лапы, Плавно взлетает на воздух, Ложится на спину, Ветер его на восток над долинами гонит. Волки внизу говорят: «Удалился философ, Чтоб лопухам преподать Геометрию неба». Что это? Странные виденья, Безумный вымысел души, Или ума произведенье, — Студент, ученый, разреши! Мечты Безумного нелепы, Но видит каждый, кто не слеп: «Любой из нас, пекущих хлебы, Для мира старого нелеп». Века идут, года уходят, Но все живущее — не сон: Оно живет и превосходит Вчерашней истины закон. Спи, Безумный, в своей великой могиле! Пусть отдохнет твоя обезумевшая от мыслей голова! Ты сам не знаешь, кто вырвал тебя из берлоги, Кто гнал тебя на одиночество, на страдание. Ничего не видя впереди, ни на что не надеясь, Ты прошел по земле, как великий гладиатор мысли. Ты — первый взрыв цепей! Ты — река, породившая нас! Мы, стоящие на границе веков, Рабочие молота нашей головы, Мы запечатали кладбище леса Твоим исковерканным трупом. Лежи смирно в своей могиле, Великий Летатель Книзу Головой. Мы, волки, несем твое вечное дело Туда, на звезды, вперед!1931
Даниил Хармс
«Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина…»
Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина, прошла сквозь его голову и вышла из затылка. Господин, по фамилии Дернятин, был весьма удивлен: ему показалось, что в его мозгах что-то просвистело, а на затылке лопнула кожица и стало щекотно. Дернятин остановился и подумал: «Что бы это значило? Ведь совершенно ясно я слышал в мозгах свист. Ничего такого мне в голову не приходило, чтобы я мог понять, в чем тут дело. Во всяком случае, ощущение редкостное, похожее на какую-то головную болезнь. Но больше об этом я думать не буду, а буду продолжать свой бег». С этими мыслями господин Дернятин побежал дальше, но как он ни бежал, того уже все-таки не получилось. На голубой дорожке Дернятин оступился ногой и едва не упал, пришлось даже помахать руками в воздухе. «Хорошо, что я не упал, — подумал Дернятин, — а то разбил бы свои очки и перестал бы видеть направление путей». Дальше Дернятин пошел шагом, опираясь на свою тросточку. Однако одна опасность следовала за другой. Дернятин запел какую-то песень, чтобы рассеять свои нехорошие мысли. Песень была веселой и звучной, такая, что Дернятин увлекся ей и забыл даже, что он идет по голубой дорожке, по которой в эти часы дня ездили другой раз автомобили с головокружительной быстротой. Голубая дорожка была очень узенькая, и отскочить в сторону от автомобиля было довольно трудно. Потому она считалась опасным путем. Осторожные люди всегда ходили по голубой дорожке с опаской, чтобы не умереть. Тут смерть поджидала пешехода на каждом шагу, то в виде автомобиля, то в виде ломовика, а то в виде телеги с каменным углем. Не успел Дернятин высморкаться, как на него катил огромный автомобиль. Дернятин крикнул: «Умираю!» — и прыгнул в сторону. Трава расступилась перед ним, и он упал в сырую канавку. Автомобиль с грохотом проехал мимо, подняв на крыше флаг бедственных положений. Люди в автомобиле были уверены, что Дернятин погиб, а потому сняли свои головные уборы и дальше ехали уже простоволосые. «Вы не заметили, под какие колеса попал этот странник, под передние или под задние?» — спросил господин, одетый в муфту, то есть не в муфту, а в башлык. «У меня, — говоривал этот господин, — здорово застужены щеки и ушные мочки, а потому я хожу всегда в этом башлыке». Рядом с господином в автомобиле сидела дама, интересная своим ртом. «Я, — сказала дама, — волнуюсь, как бы нас не обвинили в убийстве этого путника». — «Что? Что?» — спросил господин, оттягивая с уха башлык. Дама повторила свое опасение. «Нет, — сказал господин в башлыке, — убийство карается только в тех случаях, когда убитый подобен тыкве. Мы же нет. Мы же нет. Мы не виноваты в смерти путника. Он сам крикнул: умираю! Мы только свидетели его внезапной смерти». Мадам Анэт улыбнулась интересным ртом и сказала про себя: «Антон Антонович, вы ловко выходите из беды». А господин Дернятин лежал в сырой канаве, вытянув свои руки и ноги. А автомобиль уже уехал. Уже Дернятин понял, что он умер. Смерть в виде автомобиля миновала его. Он встал, почистил рукавом свой костюм, послюнявил пальцы и пошел по голубой дорожке нагонять время. Время на девять с половиной минут убежало вперед, и Дернятин шел, нагоняя минуты.
Семья Рундадаров жила в доме у тихой реки Свиречки. Отец Рундадаров, Платон Ильич, любил знания высоких полетов: Математика, Тройная философия, География Эдема, книги Винтвивека, учение о смертных толчках и небесная иерархия Дионисия Ареопагита были наилюбимейшие науки Платона Ильича. Двери дома Рундадаров были открыты всем странникам, посетившим святые точки нашей планеты. Рассказы о летающих холмах, приносимые оборванцами из Никитинской слободы, встречались в доме Рундадаров с оживлением и напряженным вниманием. Платоном Ильичом хранились длинные списки о деталях летания больших и малых холмов. Особенно отличался от всех иных взлетов взлет Капустинского холма. Как известно, Капустинский холм взлетел ночью, часов в 5, выворотив с корнем кедр. От места взлета к небу холм поднимался не по серповидному пути, как все прочие холмы, а по прямой линии, сделав маленькие колебания лишь на высоте 15–16 километров. И ветер, дующий в холм, пролетал сквозь него, не сгоняя его с пути. Будто холм кремневых пород потерял свойство непроницаемости. Сквозь холм, например, пролетела галка. Пролетела, как сквозь облако. Об этом утверждают несколько свидетелей. Это противоречило законам летающих холмов, но факт оставался фактом, и Платон Ильич занес его в список деталей Капустинского холма. Ежедневно у Рундадаров собирались почетные гости и обсуждались признаки законов алогической цепи. Среди почетных гостей были: профессор железных путей Михаил Иванович Дундуков, игумен Миринос II и плехаризиаст Стефан Дернятин. Гости собирались в нижней гостиной, садились за продолговатый стол, на стол ставилось обыкновенное корыто с водой. Гости, разговаривая, поплевывали в корыто: таков был обычай в семье Рундадаров. Сам Платон Ильич сидел с кнутиком. Время от времени он мочил его в воде и хлестал им по пустому стулу. Это называлось «шуметь инструментом». В девять часов появлялась жена Платона Ильича, Анна Маляевна, и вела гостей к столу. Гости ели жидкие и твердые блюда, потом подползали на четвереньках к Анне Маляевне, целовали ей ручку и садились пить чай. За чаем игумен Миринос II рассказывал случай, происшедший четырнадцать лет тому назад. Будто он, игумен, сидел как-то на ступеньках своего крыльца и кормил уток. Вдруг из дома вылетела муха, покружилась и ударила игумена в лоб. Ударила в лоб и прошла насквозь головы, и вышла из затылка, и улетела опять в дом. Игумен остался сидеть на крыльце с восхищенной улыбкой, что наконец-то воочию увидел чудо. Остальные гости, выслушав Мириноса II, ударили себя чайными ложками по губам и по кадыку в знак того, что вечер окончен. После разговор принимал фривольный характер. Анна Маляевна уходила из комнаты, а господин плехаризиаст Дернятин заговаривал на тему «Женщина и цветы». Бывало и так, что некоторые из гостей оставались ночевать. Тогда сдвигалось несколько шкапов, и на шкапы укладывали Мириноса II. Профессор Дундуков спал в столовой на рояле, а господин Дернятин ложился в кровать к рундадарской прислуге Маше. В большинстве же случаев гости расходились по домам. Платон Ильич сам запирал за ними дверь и шел к Анне Маляевне. По реке Свиречке плыли с песнями никитинские рыбаки. И под рыбацкие песни засыпала семья Рундадаров.