Ванзамия
Шрифт:
— Оставьте спектральный анализ! — гаркнул он топнув ногой. — Терпеть не могу этих заигрываний с наукой, и прочее.
Споры у нас доходили не раз до того, что мы начинали в вежливой форме ругаться. Но дело кончалось обыкновенно какой-нибудь шуткой, отпущенной Б**, которая заставляла нас покатиться со смеху.
II
В одну из моих уединенных прогулок я был недалеко от здания главной обсерватории, когда внимание мое остановил на себе какой-то рослый и изжелта-смуглый мужчина, лет под сорок, с посохом и с котомкой через плечо. Он был очень скромно одет, но фигура его
— Не нужно ли, господин капитан, чего-нибудь из моего товара? Лорнеты, очки, бинокли, монокли, лупы, подзорные трубы, — заговорил он по-русски, с каким-то совсем незнакомым, странным акцептом.
— Трубы? — переспросил я, несколько удивленный таким предметом бродячей торговли.
— Хорошие, очень хорошие, редкие трубы! Der gn"adige Herr spricht Deutsch? [2] — и получив ответ, он бегло заговорил по-немецки, но тоже с каким-то своеобразным произношением.
2
Милостивый государь говорит по-немецки?
— Мои инструменты не велики, но вы увидите в них кое-что, чего вы наверное не видали здесь, даже в самые сильные телескопы. Полюбопытствуйте, господин капитан, посмотрите.
— Не надо, — отвечал я, махнув рукой, и прошел.
— Первый раз в жизни видел разносчика с подзорными трубами, — сказал я за завтраком Б**. — Неужели у него покупает их кто-нибудь?
— Нет, — отвечал равнодушно Б**. — Настоящий его товар очки, — понятно дешевые. Покупают в немецких колониях, которых тут, по большой дороге, много. А трубы только для важности. Я их видел. Старая дрянь, которая может быть и годилась еще на что-нибудь в начале прошлого века, а в настоящее время гроша не стоит… Надо, однако сказать, чтоб его турнули отсюда, потому что за этим народом некому тут смотреть. Пожалуй, стянет что-нибудь… У нас тут бывали случаи…
— Вы не глядели, однако, в его инструменты?
Он только пожал плечами.
Дня два после этого, в ясную, звездную ночь, я сидел, погруженный в мысли, на краю довольно крутого спуска, и в голове у меня бродил один из тех интересных вопросов, к которым Б** относился с таким высокомерным пренебрежением. «Как все старо! — думал я, — и как незыблемо, вечно! Один только я, если верить ходячим воззрениям, тут пришелец и гость, — со вчерашнего дня! Но если правда, что я так нов и что меня до моего рождения вовсе не было, то отчего все существо мое так упорно отказывается поверить этому, кажется столь простому, факту? И отчего это начало жизни, если оно действительно было началом, не дало мне ничего такого, что можно бы было назвать сознательно незнакомым? Весь умственный рост мой, все первые впечатления, все развитие — были по-видимому не больше как припоминание. А между тем есть все-таки нечто, что я не в силах припомнить…»
Легкий шорох вывел меня из размышления. Я оглянулся и вдруг заметил, что я не один. В трех шагах от меня, на поваленном пне, сидел разносчик. В потемках нельзя было хорошо разглядеть лица, но, не взирая на то, я сразу его узнал.
— Как это вам удалось подойти так неслышно? — спросил я дивясь.
— Вы были углублены в ваши
— Однако ведь вы недаром уселись возле? Чего вам нужно?
— Очень немногого. Давеча, когда я вас встретил, мне показалось, что вы нездешний, и я желал бы прежде всего удостовериться: прав ли я в этой догадке.
Я отвечал утвердительно.
— Естественно, стало быть, предположить, что вас привела сюда любознательность?
— Да, мне хотелось видеть обсерваторию.
— И конечно еще что-нибудь? Я разумею объект той науки, для целей которой она существует.
(«Что за черт! — думал я. — Он кажется не мужик?»)
— Опять-таки да; но зачем вы все это спрашиваете?
— Так; я уверен, что gn"adige Herr остался не удовлетворен тем, что он видел.
— Верно, только вот видите ли, господин, как вас зовут?
— Ширям, — или проще: Ширм.
— Господин Ширм, вы мне не отвечали еще на мой вопрос: чего вам нужно?
— A вот я именно и веду к тому. Мне хочется показать вам то, что для вас существенно интересно, и чего вы не видели здесь, да может быть и нигде не увидите.
— А дальше?
— Дальше, я бы желал убедить вас, господин капитан, что инструменты мои гораздо лучше всех здешних.
Я усмехнулся.
— Почему же вы это думаете? Вы разве глядели в здешние?
— Нет, но глядел в другие, не хуже здешних.
— Но вы не астроном. Что же вас заставляет думать, что вы в состоянии оценить достоинство астрономических и инструментов?
— Долго вам объяснять, а гораздо короче вот инструмент (он вынул из сумки весьма небольшого размера, подержанную зрительную трубу и приладил ее): удостоверьтесь. Ночь, небо ясно и возле нет ни души, никто нам не помешает.
— «Нам», говорите вы?
— Да, потому что без моего содействия вы не много увидите. Нужна известная подготовка глаза, чтобы пробудить из обычного оцепенения его зрительную способность; но это очень простое, несложное дело, требующее от вас только маленького терпения. Впрочем, если вы опасаетесь…
— Нет; только я должен знать приблизительно, в чем состоит ваше фокусничество. Потому что ведь это фокусничество?
— Gn"adiger Herr! Вы меня обижаете.
— Ну да уж там как угодно. Извольте объяснить, что вы желаете со мной делать, или оставьте меня в покое.
— Да ничего же, совсем ничего особенного! — уверял он вкрадчивым голосом. — Просто вы сядете поспокойнее, так чтобы неудобство позы не развлекало внимания и не заставляло вас во время опыта переменять положение; а я буду поддерживать инструмент, чтобы руки ваши не уставали — вот так… (Он обнял меня за плеча и приставил к глазам моим свою зрительную трубу). Направьте сами куда угодно.
Я стал наводить инструмент на одну из звезд в хвосте Большой Медведицы; но прежде чем я успел это сделать, Ширм вмешался.
— Позвольте мне вас поправить, — сказал он с какою-то странной усмешкой. — То, что вы выбрали, хотя и весьма любопытно, но слишком для вас незнакомо и потому не настолько понятно, чтобы представить живой интерес. Смотрите сюда, правее, — еще немного, — еще… вот так. И теперь займитесь спокойно, без мысли о чем-нибудь постороннем, тем что вы видите.
Я последовал его приглашению; но то что я увидал не имело в себе ничего особенного. Эта была простая звезда, на взгляд ничем не отличающаяся от тысячи ей подобных, и так как думать о ней было нечего, то я ничего и не думал.