Варламов
Шрифт:
и направляет его, то соблюдая чинопочитание, исподволь, только
тихонечко напоминая о каких-то правилах ведения дела. А Вар¬
ламов верховодил, приказывал.
В последние годы роль князя играл В. П. Далматов, актер
большого дарования, «самый умный и интересный'человек в Алек¬
сандрийском театре» (так писал о нем А. Р. Кугель, крупней¬
ший театральный критик той поры). И Далматов со смехом го¬
ворил:
— Подавляет меня этот
пыжусь — перепыжит меня. И чем берет? Уверенным голосом,
громадой туши, а еще больше — какой-то внутренней силой. По¬
пробовал раз покричать на него, так он приструнил меня ответным
тихим шепотом: «Воспрещено-с!» Шепотом взял...
А в пятом действии пьесы, когда вероломный Варравин брал
тридцатитысячную взятку и тут же бросал Муромскому обвинение
в попытке подкупить его, Варравин, по Варламову, не просто
мастер лихоимства, а магистр, Великий Дракон некой чиновной
масонской ложи, не признающей пощады в священном деле гра¬
бежа.
По свидетельству современников, «не смешил Варламов, а воз¬
мущал умы»; «можно было содрогнуться от образа такого Варра¬
вина»; «не омерзение вызывал, а ужас»; роль Варравина —
единственный случай в артистической работе Варламова, когда
постоянно благосклонные к нему зрители радовались не выходу
его на сцену, а уходу со сцены.
Варламов — «этот мягкий актер, этот человек большой нежной
души становился поистине страшен, когда играл Варравина... Что-
то зверски ужасное появлялось в его лице, в его движениях, в его
тяжелых руках, тяжелой походке, — вспоминает В. А Мичурина-
Самойлова (в книге «Шестьдесят лет в искусстве»). — Это было
до такой степени жуткое впечатление, что как-то столкнувшись
с Варламовым за кулисами, я искренне воскликнула:
— Я вас боюсь!»
Это — за кулисами-то! А со сцены на зрительный зал словно
падала черная тень этого злокозненного и страшного Варравина,
тяжелая, огромная, в десять крат! Подавляла.
Об этом рассказывает Б. А. Горин-Горяинов:
«Если при первом появлении Варламова публика еще пыта¬
лась улыбаться, то при первых словах Варравина улыбка слетала
с уст и заменялась недоумением, затем любопытством и, нако¬
нец, жадным вниманием. Многие спрашивали себя, да Варламов
ли это, не подменили ли его? Фигура была трагически зловещая
и возбуждала страшную ненависть к ней. И ненависть эта росла
от акта к акту.
Падал занавес, и публика облегченно вздыхала.
«Фу-у, хорошо, что опустили занавес, а то разорвал бы его
на части».
Пьесу играли хорошо, Варламов же лучше всех. Но внешнего
успеха он имел меньше всех. Только когда люди возвращались
домой и немного освобождались от тяжелого впечатления, начи¬
нали понемногу разбираться в виденном, тогда говорили:
— А здорово играл Варламов, вот тип-то создал, даже сейчас
вспомнить неприятно!
Я так смело говорю о публике, потому что я сам в то время
был публикой».
Об этом пишет и Э. Старк:
«Варламов, при всем богатстве своих комедийных и комиче¬
ских тонов, воплощал, согласно замыслу автора, в чертах столь
отталкивающих, что, глядя на него, невольно вспоминалось былое
время, когда зрители в наивной непосредственности своей увле¬
кались до такой степени, что испытывали неудержимое желание
запустить чем попало в актера, очень хорошо сыгравшего злодея,
а в крайнем случае проводить его со сцены свистками.
Просто поразительно, откуда Варламов брал эти суровые, же¬
сткие тона, которыми он расцвечивал все речи Варравина, и до
такой степени полно сливался с изображаемым героем, до такой
степени сразу при первом же появлении на сцене вносил с собою
атмосферу чего-то зловещего, что зритель, привыкший всегда
радостно настраиваться перед выходом Варламова, здесь как-то
сейчас же настораживался, подбирался, и улыбка гасла на его
губах, с тем чтобы не появиться больше вплоть до самого окон¬
чания спектакля.
...Спустя много лет, посреди многих других, сыгранных Вар¬
ламовым, ролей, фигура Варравина встает в памяти, как живая,
заслоняя собой не только все роли второстепенные по своему
содержанию, — это что уж говорить, — но даже многие другие,
с которыми сам Варламов сроднился».
Да, сатанинской силы образ Варравина встает не вылеплен¬
ный, а кованный. Из железа. И навечно! Памятником всему
окаянному чиновному сословию, которое, по словам Сухово-Кобы-
лина, раздирало «в одну сплошную рану великое тело России».
Это был сатирический образ, доведенный до чрезвычайности,
до самого большого калибра. Не сведен и не сводим к смеху. Уже
нс смешна, а страшна сатира.
Вот случай, когда можно сказать, что не Варламов нашел роль
но себе, а роль сама нашла Варламова, помучившись в чужих
людях.
В неопубликованных бумагах А. В. Сухово-Кобылина есть