Варламов
Шрифт:
сделать далеко не смешные выводы.
Если пьеса М. Чайковского называется «Борцы», если есть
в ней кому вести единоборство с Галтиным, — так это его секре¬
тарю, человеку мелкому, завистливому и мстительному, — не¬
коему Дилигеитову. Некоему, — потому что хоть и темно его
прошлое, но видно: из плута скроен, мошенником подбит. Без
него и пьеса, и образ Галтина были бы беднее и мельче.
В спектакле Малого театра в роли Дилигентова выступал
кто-нибудь, а М. П. Садовский. В Александрийском — В. Н. Да¬
выдов.
Но что он, Дилигентов, борец в весе мухи, — против могу¬
чего тяжеловеса?! Сила его кулачков — измена, подвох, донос.
Долго и тщательно набирает эту силу Дилигентов. И кажется,
вот-вот свалит он своего хозяина и благодетеля. Сумбатов-Южин
и Садовский искали и находили драматический исход в столкно¬
вении Галтина и Дилигентова. Садовский в роли Дилигентова
позволял себе юродски невесело покуражиться в предчувствии
близкой победы. Галтин чуть не приходил в отчаяние, видя, как
осмелел этот вчерашний низкопоклонник. Только неожиданная
спасительная телеграмма давала ему воспрянуть духом.
Разумеется, все это выглядело очень значительно: драматизм,
осложнение, напряжение, разрядка!
У Варламова же с Давыдовым — все было проще и... слож¬
нее, прямолинейно и... верно. Варламовский Галтин игрался с
Дилигентовым, как сытая кошка с мышкой: пусть ее малость по¬
резвится, потешит свою душонку. Разве ж доносом да подвохом
одолеешь Галтина, превеликого мастера по этой части? Варла¬
мов поглядывал на ужимки своего противника свысока, посмеи¬
ваясь про себя. Спасительной телеграммы еще нет, но, он уве¬
рен, — будет!
Пожалуй, такой Галтин сильнее, страшнее, крупнее.
Роль дочери Галтина —Сони играла В. Ф. Комиссаржевская.
И особенно хорош был Варламов в сценах с нею. Театральный
критик Н. В. Дризен писал, что «Борцов» стоит смотреть хотя
бы из-за трех-четырех сцен, в которых встречаются Варламов и
Комиссаржевская. Отец, который в восторге от своей дочери:
красива, талантлива... И выражает свой восторг грубо, хвастливо
и не без корысти: обаяние дочери поможет ему приворожить
кое-кого! Это — в первом действии. А во втором — князь сделал
предложение Соне: Галтин торжествует. Варламов как бы забы¬
вал о том, что речь идет о судьбе Сони; счастливо решилась его,
Галтина, судьба, — вот что важно! Уже не отец он, а обладатель
хорошего товара, который продан с большим барышом... Да не
в деньгах тот барыш, а в имении, которое, впрочем, сулит и не¬
малые деньги. Ох, какие двери откроет перед ним новое родство!
Тут Варламов и Комиссаржевская играли отца и дочь, кото¬
рые потеряли какие бы то ни было внутренние связи. Каждый
сам по себе, каждый о своем. Разговаривают, не понимая друг
друга. И варламовский Галтин, не дождавшись, пока дочь станет
княгиней, громогласно представляется самому себе тестем князя.
И все это грубо, кичливо, самодовольно, не таясь... По пьесе
еще далеко до времени, когда дочь вдруг (именно вдруг!) разо¬
чаруется в своем отце. Но Варламов уже сейчас давал возмож¬
ность Соне — Комиссаржевской взглянуть на Галтина со смятен¬
ным чувством.
В конце пьесы Соня не только объявляет о своем отказе кня¬
зю, но и уходит от отца, рвет с ним. И Галтин впадает в уны¬
ние, — пришло должное, неизбежное наказание... Так и играл
Сумбатов-Южин. И по-своему толковал Варламов «духовную
драму» Галтина—как бездушную комедию, с хитренькой улы¬
бочкой: ничего, ничего! Куда денется девчонка? Подурит да вер¬
нется. Садился за стол и, весело посвистывая, принимался за
дела... Горестно «закрыв лицо руками», как требует того автор¬
ская воля? Зачем? С Галтиным не кончено, он еще далеко пой¬
дет.
Занавес падал, оставляя на сцене человека не сраженного и
подавленного, а полного радужных, беспечальных плутовских
надежд. Его время!
Действие пьесы М. Чайковского отнесено к концу 70-х годов.
Спектакль игрался в конце 90-х. Галтины, начавшие свой путь
восхождения тогда, в 70-е, — рыцари наживы, обладатели туго на¬
битой мошны, — теперь управляли не поместьями, а губерниями,
министерствами, вершили дела государственные. Галтин на ис¬
ходном рубеже подъема российской буржуазии, вошедшей в 90-х
в полную силу. Ее время!
И опять же — воспеть бы громкую славу уму Варламова, его
исторической дальнозоркости, сознательной тяге к широким обоб¬
щениям. Да было бы невпопад, не в зачет, не по нему.
Иные авторы были недовольны «отсебятинами» Варламова,
тем, что он смеет переиначивать писаный текст роли. Но что
поделаешь, если актер чувствует «душу роли» тоньше и точнее
автора? Не вставлял же он своих слов там, где умри — лучше не
скажешь. Другое дело, когда авторское слово верно только при¬
близительно и может быть заменено верным точь-в-точь.
Тут Варламову — радость и приволье. Другому чуткому акте¬
ру — мука, ему — простор для творчества.