Варяг
Шрифт:
Эрик молча выслушал известие и повернулся опять к стене. Приезжал кто-то из старших бояр, просил воеводу прийти в разум, вернутся к делам. Наехала сестрица. Долго плакала на груди у Эрика, но тот отстранил ее спокойно, улыбнулся, сказав: «Ну-ну, ничего». Так и уехала, не поговорив с ним по душам.
Какие мысли занимали разум воеводы в то время, пока в бездействии находилось тело? Какие грезы проносились в душе его? Неведомо. Но говорили холопы и просто прохожие люди, что неспокойно ему было в опочивальне своей. Ночами часто видели у него в оконце свет. Черная тень металась по комнате, доносились оттуда сдавленные мольбы и рыдания. Кто знал, говорили: скорбит воевода о своей подруге, рабыне-фряженке, что сжили со свету злые люди. Говорили и иное, да то были досужие выдумки. Вроде бы странные звуки доносятся ночами из терема воеводы, и не одна тень видна в окне, а много. Багровые всполохи видели люди и слышали, что с кем-то говорит Эрик, и этот невидимый собеседник отвечает ему гласом ужасным...
Но все было ложь, ложь, выдумки досужей дворни! Как-то поутру решил все ж воевода прервать свое затворничество – видать, решился на что-то. Выбежал из опочивальни, да не мрачный и страшный, как в последние дни, а светлый, веселый, в новом платье, что только для праздников было приуготовлено. Велел запрягать, в ожидании нетерпеливо расхаживал по двору. Смотрел вокруг и насмотреться не мог.
Несказанно прекрасна была та осень. Небо над Киевом было чистым, безоблачным, и по-летнему жарко пригревало солнышко. Только к вечеру подбиралась стужа, и на зеленоватом закатном небе загорались яркие звезды. Их очень много падало в тот сентябрь – ночами все небо прочерчено было сверкающими следами упавших звезд...
Возничего Эрик не взял, сам схватил поводья и, гикнув, помчался в родные пределы – в гости к матери. С того страшного дня, как узнал Эрик о смерти Лауры, не виделись они. Ирина приезжала, правда, чтоб проводить невестку, да Эрик не вышел к ней – затворился в опочивальне. Тогда только, словно почуяв что-то, выглянул в оконце и увидел мать. Как потерянная, ходила она по саду. Остановилась под кустом калины, что горел яркими, вызревшими уже ягодами, сорвала одну. Сморщилась – горька, знать, была ягода. И пошла какой-то новой, старческой походкой, скорбно склонив плечи.
Теперь Эрик ехал к ней. Все, о чем думал он, все, что перенес за время своего добровольного заточенья, свелось к одному: жизнь кончена. Не осталось в ней надежды и радости, ни капельки. Что ж, может, это и к лучшему. Был ведь когда-то и он, Эрик. Порадовался – и будет. А теперь одна у него заботушка – сын, Лаурой от него рожденный. В нем одном теперь счастье и радость.
Пока изживал свою муку, словно позабыл о сыне. Да и не позабыл вовсе, а просто места ему не было в сердце, наполненном страданиями. Теперь же жизнь свое взяла. Нужно ехать к матери – не зверь же она, не скроет, куда дела младенца. В том, что он жив, Эрик не сомневался.
За раздумьями словно и не заметил, как дорога привела к материнскому терему. Да и хорошо вышло, что так задумался, иначе бы беспременно припомнил, как первый раз и последний вез этим же путем Лауру. Какой же забавной была она тогда! Не Лаура последних недель их жизни – спокойная, уверенная, а испуганная девочка в роскошной шубе, ни языка, ни обычая здешнего не знавшая...
Эрик спешился, огляделся. Здесь все было вроде по-прежнему, да и не совсем. Старела мать, ее хозяйского догляду не хватало, чтоб следить за хозяйством. Забор покосился, свиньи бродят по саду, а выгнать некому. Из погребка выбежала босая девчонка, в подоле рубашонки – огурцы. Увидев разряженного господина, взвизгнула, сверкая грязными пятками, кинулась бежать. Гулко забухали в тереме двери, послышались голоса.
Ирина, услышав о приезде сына, выбежала на крыльцо простоволосая, в чем была. Как и он, многое за это время передумала, о многом жалела одинокими ночами. Вот, вроде бы, всем добра хотела, а что вышло? У сына с Мстиславой все одно жизнь не задалась, все на нее обижены. Придется ей, старухе, одиноко доживать свой век. Уж сама собиралась ехать к Эрику – каяться ему, предоставить ему сына Владимира...
Мать и сын обнялись – впервые за много-много лет и так, обнявшись, и пошли в терем. Вот диво – не нашел в своем сердце Эрик ненависти к матери. Сказала бы, где Владимир, что с ним...
Но даже и спрашивать не пришлось – только сесть успели, Ирина сама все сказала. Взахлеб говорила, сквозь слезы. Всю гордость и спесь с нее как рукой сняло.
– Жив, значит... – молвил сын, когда кончила она свою речь.
– Жив, я и говорю тебе... – начала Ирина и осеклась.
– О себе говорю я, мать. Я – жив. Во Владимире теперь жизнь моя.
– А-а, ну и ладно. Только уж и про доченьку ты помни, сынок. Знаю, не люба тебе Мстислава, да только дитя все же невиноватое.
Эрик усмехнулся.
– Вот что, мать... Пришла и тебе пора правду узнать. Знали это Лаура и старая моя ключница, и обе они ничего уж никому не расскажут. Не мое дитя родила Мстислава.
Ирина только руками всплеснула, и Эрик продолжал окрепшим голосом:
– Оженил меня князь, чтоб ему пусто было, с полюбовницей своей, а она уж с начинкой была.
– Ах она... – у Ирины и слов не нашлось, как обозвать вероломную невестку. – А я-то ее за путевую считала, помочь ей хотела в твоем сердце местечко занять! А она, тварь подзаборная...
Эрик прервал поток брани.
– Мне это уж все равно, мать. Но сама видишь – дитя-то я своим признавать не желаю. А коль и признаю, много ль девке нужно? Приданое только. А вот сыну... Нужен он мне, мать! Очень нужен!
– Так и о чем разговор! – вскинулась мать. – В деревеньке он живет, у верной женщины. Ничем его не обижают, сладко ест, мягко спит. Коль душа у тебя лежит к нему, забирай к себе в терем, при себе и расти. Оно так и лучше будет.
– Вестимо, лучше, – отвечал Эрик.
Немного помолчали, потом мать встала. Эрик поворотился к ней и удивился – словно молодым блеском засияли ее уж давно потухшие глаза.
– Вот что, сын! Ты теперь поезжай восвояси...
Эрик было открыл рот, но она пресекла возражения взмахом руки.
– ... У тебя наверняка в тереме разор сплошной. Холостяцкое хозяйство, дело известное. Вели все прибрать, светелку приготовить для младенца и для няньки. Да няньку подыщи у вас в Киеве, чтоб здоровая была. Попроси лекаря, какого ни на есть, пусть поможет. А я за Владимиром поеду. Завтра приедешь, а он уж здесь!