Васек Трубачев и его товарищи (илл. Г. Фитингофа)
Шрифт:
— Узнать, пожалуй, можно, — протянул Мазин.
— А как? — заинтересовался Русаков.
— Принеси ей дохлую кошку.
— Совсем дохлую?
— Не совсем… наполовину… чтоб еще мяукала… Или собаку. Одно из двух.
— И что?
— И посмотри: выкинет она ее или накормит. Кто любит животных, тот добрый человек, а кто их не жалеет, тот сам дрянь! — объяснил Мазин.
— Это верно… А где же мне эту самую дохлую кошку взять? Если поймать да заморить какую-нибудь? — сморщившись, сказал Петя.
— Ну, и
— Ну вот… а говоришь… Легче уж совсем дохлую достать, так ту и жалеть нечего, раз она уже все равно скончалась… А так… все кошки толстые, — припоминая всех знакомых кошек, говорил Русаков.
— Ну ладно! Выбрось все это из головы. Садись. Говори честно: чего знаешь и чего не знаешь?
— Что ты не знаешь, то и я не знаю, — расхрабрился Русаков.
— Ну-ну! Я не знаю — так догадаюсь, — важно сказал Мазин. — Тебе со мной не равняться. А по правде, обоим подтягиваться нужно. Скоро экзамен. Придется как-никак поработать.
Ребята взялись за учебу.
Положив на колени учебник, Мазин экзаменовал Русакова, тут же проверяя и свои знания.
Когда оба начинали скучать, Мазин говорил:
— Последнее предложение: «Коля стукнул Петю по шее». Разбирай.
— Нет, ты разбирай: «Русаков положил Мазина на обе лопатки».
— Раньше положи, — говорил Мазин, обхватывая товарища поперек туловища.
Начиналась борьба. Со стен летели пугачи и рогатки, мешок с сеном трещал по всем швам.
Ужинали порознь. Каждый у себя дома. Последнее время Петя стал разборчив в еде. Ворону пришлось выбросить, мороженую рыбу пустили в пруд на съедение ракам.
— Знаешь, Мазин, это кушанье как-то не по мне, — сознался товарищу Петя.
— А какие еще фрикадельки тебе нужны? — ворчал Мазин, очищая котелок от вороньих перьев.
Ложась спать, Мазин размышлял о жизни: «Учиться хорошо можно. В конце концов это не такое трудное дело. Отвиливать, пожалуй, труднее».
И он сразу решил за себя и за Русакова — хорошо подготовиться к экзаменам. История с мелом тоже повлияла на Мазина.
«В общем, все из-за одного лодыря вышло. Знай Петька грамматику — я бы не стащил мел. Не стащи я мел — Трубачев не поссорился бы с Булгаковым, вот и все… А какие товарищи были Васек и Саша! Трубачев и сейчас за Булгакова вступился, когда я сказал, что Сашка нюни распустил… Гм… А в общем, какая это дружба! Из-за одного куска мела все вдребезги! Я бы так Петьку не бросил. Эх, жизнь!»
Мазин был благодарен Трубачеву за помощь по географии. Бывая у Васька в доме, он сблизился с ним и привык к нему, а поэтому всю вину перекладывал на Сашу, да еще в самой глубине сердца сознавал и свою вину, которую, в свою очередь, перекладывал на Русакова, и, не в силах разобраться в этой путанице, засыпая, говорил:
— Эх, жизнь!
Глава 25
«СОВЕРШЕННО
Васек торопился. На втором этаже школы, в пионерской комнате, окна были освещены.
«Работают уже!… Скорей надо! Сегодня Белкин переписывает, наверно».
— Иван Васильевич, Митя пришел? — спросил он, пробегая мимо Грозного.
— Нет еще… Сергей Николаевич в учительской, — сообщил Грозный.
«Эх, а я опоздал!» — подумал Васек и, пробежав быстро по коридору, открыл дверь в пионерскую комнату.
Одинцов стоял посреди комнаты, держа в руках аккуратно исписанный листок. Ребята окружали его тесным кольцом. Увидев Васька, кто-то тихо сказал:
— Трубачев!
Все лица повернулись к Трубачеву. Одинцов тоже обернулся и машинально спрятал за спину листок.
Трубачев посмотрел ему прямо в глаза. Потом медленно протянул руку:
— Это про меня? Дай!
Одинцов, бледный, но спокойный, передал ему листок.
— Я не мог иначе… — сказал он.
Васек пробежал глазами статью. Она пестрела его фамилией.
— Совершенно точно, — сказал он, криво усмехаясь и возвращая листок. — Совершенно точно… — повторил он и при общем молчании вышел из комнаты.
— Трубачев! — упавшим голосом позвал Одинцов. — Ребята, что же вы! Остановите его!
— Трубачев! Трубачев! — понеслось по коридору.
— Митя! Где Митя? — волновались ребята.
Саша Булгаков подошел к Одинцову и сел рядом с ним.
— Ты не из-за меня написал? — спросил он, моргая ресницами.
— Нет, я просто правду написал! — Одинцов поднялся. — Белкин, переписывай!
Ребята зашевелились, задвигались, горячо обсуждая случившееся.
Мнения разделились: одни обвиняли Одинцова и говорили, что он не должен был подводить товарища; другие защищали Одинцова.
— Он не имел права иначе! Он поступил честно! — кричали они.
В пионерскую комнату вошел Сергей Николаевич. Он просмотрел стенгазету и прочел статью Одинцова. Ребята стояли понурившись, работа шла вяло. Все ждали, что скажет учитель.
Сергей Николаевич подозвал Одинцова:
— Это с Трубачевым ты просил посадить вас вместе?
— Да, с Трубачевым и Булгаковым.
— Закадычные друзья? А кто же больше друг — Булгаков или Трубачев? — спросил учитель, не глядя на Одинцова.
— Оба, — сказал Коля, мучительно краснея.
Сергей Николаевич положил руку на его плечо:
— Бывают, Одинцов, трудные положения у человека. Но если справедливость требует, то… ничего не поделаешь… — он улыбнулся, — надо себя преодолеть!
В комнату вошел Митя.
— Вы давно здесь? — спросил он, вытирая платком мокрые волосы. — Какая-то труха с неба сыплется… Ну как? Познакомились с материалом?
— Познакомился, — сказал учитель, подвигая ему статью. — Тут много интересного.