Ваши дети – не ваши дети
Шрифт:
Могу я отказать ребенку в игрушке, которую он просит, если эта игрушка не нравится мне лично и я считаю ее ненужной?
Получается, что вы ходите в магазин, покупаете игрушки себе, а потом пытаетесь навязать их ребенку. А он тут при чем? Кому покупаются игрушки? Кто из вас ребенок?
Мне нужно посмотреть что-то в магазине, а дочь в этот момент со мной. Заходим, я начинаю смотреть обувь, она тут же бежит к детской полке, начинает что-то мерить, намекать. Как сделать так, чтобы можно было ходить с ней в магазин, но при этом каждый раз не начинались просьбы ей что-то купить, конфликты, долгие разговоры и переговоры? Как быстро, без скандалов сделать покупки и уйти?
Ее просьбы – тот налог, который вы платите за то, что она вынуждена участвовать в ваших планах. Ходите в магазин без ребенка, а если оставить его не с кем, то делайте
§ 3.2. Наказание
Родители порой спрашивают: «Можно ли дать ребенку пощечину или даже выпороть?» Вы сильнее ребенка, у вас руки длиннее, – значит, можно. Общество дало право родителям наказывать, воспитывать, судить, поэтому можете наказывать, воспитывать и судить. Спросите себя иначе: «Нужно ли наказывать? Необходимо ли? Стоит ли? Что я хочу наказанием создать?» Когда мы спрашиваем «можно ли», мы ориентируемся на прошлое. Когда спрашиваем «стоит ли» – на будущее. Мы не оцениваем то, что уже произошло, а думаем о том, как наши действия повлияют на будущее, какой дадут эффект, и это делает нас более адекватными.
С точки зрения жизни наказание не эффективно, не функционально и для родителей заканчивается чувством вины и сожалением. Так проявляются последствия родительской неадекватности, слепоты, неуместности, неприсутствия в моменте, незнания того, что ими судится. В наказании детей всегда много субъективного. Родитель, который наказывает, играет роль судьи и исполнительной власти, приводящей свой приговор в исполнение, но его реакция на какой-то поступок ребенка зачастую зависит от собственного настроения. Ребенок два месяца каждый день разбрасывал свои игрушки, и отец не обращал на это внимание. А однажды проспал на работу, на улице оказался гололед, в офисе тупые сотрудники… Вечером он приходит домой, увидел разбросанные игрушки и принялся списывать на ребенка свою неудавшуюся жизнь: «Вот так всегда! Вечно ты такой! В кого ты такой уродился?! Никто меня не любит и не ценит. Работаешь тут ради тебя, надрываешься, а ты, неблагодарный, прибрать свои игрушки не можешь…» Здесь наказание – замаскированное желание родителя выразить свое недовольство жизнью и собственными неуспехами. На работе он не может все это выплеснуть – там вокруг люди, которые могут и ответить на такую истерику, а дома – пожалуйста, потому что ребенок не имеет права отвечать, защищаться, он беспомощен перед взрослыми. Но если вдуматься, имеет ли наша неудавшаяся жизнь отношение к ребенку? Нет. Мы просто «компенсируемся» на нем.
Наказанием родители снимают с себя ответственность за ребенка. Наказали – значит, что-то уже сделали и будет чем оправдаться: «Я же ему говорила! Я очень строгая мать, все видели, как я его контролировала, лупила, наказывала и делала внушения». Мамы любят практиковать публичные наказания, дескать, видите, я воспитанием занимаюсь, но у него плохие отцовские гены – ничего не поделаешь. Порой в основе наказания лежит отчаяние, страх и бессилие родителей, тогда наказание много раз превышает сам проступок. Родители боятся последствий самых невинных действий ребенка и пугают себя заранее, предполагая, что проступки достигнут космических масштабов. Например, ребенок ковыряет стену, а тебе кажется, что стена уже рухнула, крыша упала, дом разрушен, люди погибли и ты, родитель, виноват и все разрушения – из-за тебя. Ты начинаешь орать так, словно семья уже оказалась на улице, вам негде жить, пришли люди и начали вас судить: «Как же вы могли это допустить?!»
Прерывание неудобного нам поведения путем нагнетания страха – довольно распространенный вариант воспитания. Взрослый хочет дать ребенку почувствовать, какой тот маленький и ничтожный и кто здесь главный. Но страх не убирает проблему – он ее только прячет. Если ребенок боится что-то делать, это не значит, что он перестанет это делать совсем – он просто не будет делать это при вас. Например, родители отругали ребенка за то, что он матерится. При родителях ребенок мат больше употреблять не станет, но при каждой удобной возможности – в школе, на улице – будет материться еще больше.
Многих из нас наказывали за тот же мат, и мы все рано все материмся до сих пор. Запреты могут лишь породить какие-то комплексы. У меня есть знакомая,
Запретное становится навязчивой идей, когда идет воспитание через наказание. Человек не может пройти точку, за которой страх, уходит, возвращается к ней, снова не может пройти… Так появляются маньяки. Мы создаем их сами, из самых добрых побуждений, потому что начинаем придумывать судьбу ребенку. Вот, он слишком рано проявляет интерес к девочкам, а вдруг он станет к ним приставать, и с меня спросят: «Как же ты допустила такое? Ты же мать!»
В любой драме два актера. Например, ребенок тащит деньги из родительского кошелька. Искушать кого-то, между прочим, тоже грех. Мы оставили наживку, человек клюнул, а мы его потом за это судим. Не хочешь, чтобы брали деньги, – клади туда, где их никто не найдет. Не хочешь, чтобы собака порвала куртку, – повесь ее в шкаф, который она не сможет открыть. То, что ребенок думает, будто можно взять деньги без спроса и потратить на жвачку, говорит о том, что ты не донес до него понимание ценности денег. Тут нужно не в угол ставить, а просто объяснить последствия: ты истратил деньги, а зарплата будет только через неделю, и семье нужно как-то теперь жить. У меня на Алтае была ситуация, когда два парня остались дежурными по лагерю, но ни один из них не умел готовить. Они стали варить кашу, на три четверти засыпали котелок рисом и на четверть залили водой. В результате пришлось выкинуть семь рисовых завтраков, и вскоре у нас начались проблемы с продуктами. Была возможность дополнительно их заказать, но я не стал. Когда последствия нашей глупости кто-то сглаживает, до нас не доходит, мы продолжаем делать то же самое, так как знаем: нас спасут, не бросят, пожалеют.
Наказание за плохую учебу тоже ничего не меняет. Если ругать за каждую двойку и наказывать, ребенок идет в школу в полной уверенности, что уже отмучился за свою двойку, искупил ее вчерашней сценой с родителями. Он идет в школу не для того, чтобы исправлять оценку – он уже давно забыл про нее. Многие из нас помнят, как через какое-то время уже начинали ждать наказания как избавления от чувства ответственности. Потому что только в первый раз наказание воспринимается как что-то обидное, болезненное, а потом уже идет привыкание, и потому физическое наказание очень быстро перестает работать. Ребенок готов пострадать в углу или вытерпеть шлепок, потому что это наказание дает ему ощущение, что таким образом его проступок списался. Он даже готов довести маму до того, что она разобьет ему лицо, потому что знает: после этого мама начнет плакать, жалеть об этом, извиняться, даже покупать подарки.
Помню, как мой отец поступил со мной, когда я учился на двойки в четвертом классе. Четыре года моей учебы он вообще школы не касался – всем занималась мама. И когда она меня наказывала за плохие отметки, приговаривала: «Я-то ладно, а вот если отец узнает!» И однажды она ему устроила сцену – ты в школе не бываешь, воспитанием не занимаешься. Утро, воскресенье, отец говорит: «Павел, принеси дневник». И в его голосе не было угрозы, но что-то такое я в нем услышал, что было уже невозможно сказать, мол, я его в школе забыл. Мое смятение было так велико, что меня просто колотило от ужаса. Наблюдая, как он одну за другой переворачивает страницы дневника, я на каждую двойку и замечание придумывал оправдания, но отец меня ни о чем не спрашивал. Я уже думал: «Что за муки, скорее бы уже наказали и отпустили». Но отец молча перелистывал дневник, и это продолжалось бесконечно долго. Затем он протянул мне его, но, когда я взял, не отпустил, и получилось, что мы оба держимся за дневник с двух сторон. Он спросил меня: «Ты в каком классе учишься?» – «В четвертом». – «А задачник по математике для какого класса?» – «Для четвертого». – «Ты что, дурак?» – спросил он меня с болью за меня. И я почувствовал, что он меня любит и ему обидно за то, что я не справляюсь, за то, что неспособен потянуть среднюю школьную нагрузку. Когда мама меня ругала, она всегда говорила мне «в голову». А слова отца попали в самое сердце. Я словно очнулся, проснулся и подумал: «И правда, что это я делаю? Ничего сложного ведь в этой математике нет».