Василий Львович Пушкин

Михайлова Наталья Ивановна

Мы вынуждены отказать себе в удовольствии согласиться с К. Н. Батюшковым: связь в мыслях есть!

9 июня 1810 года А. И. Тургенев отправил брату Н. И. Тургеневу стихи В. Л. Пушкина из Петербурга в Геттинген:

«Посылаю тебе также послание Василия Львовича <„К В. А. Жуковскому“>. Оно будет напечатано в Вестнике <Евр>опы. Изрядно написано. Оно теперь ходит по городу, и славенофилы собираются отвечать на него» ^[266] .

266

Архив братьев Тургеневых. Т. 2. СПб., 1911. С. 418.

Н. И. Тургенев, отвечая Александру Ивановичу на его письмо уже в июле 1810 года, заметил:

«Стихи Пушкина понравились мне потому только, что писаны по-русски. Жаль, что адресованы к В. Ан. Жук<овскому>. Не нужно говорить о том, о чем ничего не знаешь; и не хорошо без нужды нападать на Шишкова. Неумно будет, если Шишков будет отвечать Пушкину» ^[267] .

И с этим суждением нам трудно согласиться.

Попытка В. Л. Пушкина напечатать свое послание в «Вестнике Европы» не удалась: издатель журнала В. Т. Каченовский не пожелал заводить ссоры, и В. А. Жуковский с ним согласился. «Шишкова почитаю суеверным, но умным раскольником в литературе, — писал он А. Н. Тургеневу 12 сентября 1810 года в Петербург из Муратова, имения Е. А. Протасовой в Орловской губернии, — мнение его о языке то же, что религия раскольников, которые почитают священные книги более за то, что они старые, а старые ошибки предпочитают новым истинам, и тех, которые молятся не по старым книгам, называют богоотступниками. Таких раскольников надобно побеждать не оружием Василия Львовича, слишком слабым и нечувствительным» ^[268] .

И все же В. А. Жуковский включил адресованное послание в изданную им в 1810–1811 годах пятитомную антологию «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских…». Послание В. Л. Пушкина было напечатано в журнале «Цветник» (№ 12 за 1810 год — этот номер вышел с опозданием, в марте 1811 года). Д. И. Хвостов в апреле 1811 года сделал такую запись:

267

Там же. Т. 1. С. 401.

268

Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу. С. 63.

«Послание Василья Львовича Пушкина, называемое защитниками Шишкова карусельное орудие, много потеряло своего блеску в печати. Сочинитель, мастер читать, и в его устах оно более нравилося. Сия пиеса сделает шум, поелику метила не в бровь, а в глаз на почтенного Ариста Шишкова, но сама по себе не заслуживает никакого внимания» ^[269] .

Нет, не так! Заслужила пиеса В. Л. Пушкина внимание. На нее откликнулся эпиграммой «Ответ на послание Пушкина, где он жалуется, что не позволяют ни хвалить, ни читать Карамзина» шишковист Д. П. Горчаков, поэт-сатирик, член «Беседы любителей русского слова»:

269

Литературный архив: Материалы по истории литературы и общественного движения. Т. 1. М.; Л., 1938. С. 370.

Когда и от кого (скажи мне без притворства) Хвалить Карамзина помеху ты встречал? Тебе сам Буало в «Науке стихотворства», Окончив перву песнь, на это право дал ^[270] .

Первая песнь «Науки стихотворства» Буало оканчивалась стихом «Глупец находит всегда еще большего глупца, который им восхищается». Так Д. П. Горчаков, отсылая Василия Львовича к известному трактату французского теоретика литературы, называет глупцами и Н. М. Карамзина, и В. Л. Пушкина. Между тем стих В. Л. Пушкина «Нам нужны не слова — нам нужно просвещенье» стал крылатым афоризмом. Его даже цитировал А. С. Шишков в официальном письме графу Аракчееву по делам Академии Российской. «Какая была бы радость и честь Василию Львовичу Пушкину, если он мог бы знать» ^[271] , — писал П. А. Вяземский, обнаруживший это при чтении «Записок А. С. Шишкова» уже после смерти и А. С. Шишкова, и В. Л. Пушкина.

270

Эпиграмма и сатира: из истории литературной борьбы XIX века. Т. 1. М.; Л., 1931. С. 29.

271

Вяземский П. А.Полное собрание сочинений. Т. 10. СПб., 1886. С. 258.

3 декабря 1810 года в Петербурге состоялось годичное собрание Российской Академии, на котором А. С. Шишков (в 1813 году он станет президентом Академии) зачитал «Рассуждение о красноречии Священного Писания». В «Присовокуплении к Рассуждению…» он обвинил В. Л. Пушкина в преклонении перед иноземным, приписал ему безверие и безнравственность и язвительно заметил, что есть стихотворцы, которые научались благочестию в «Кандиде», а благонравию и знаниям — в парижских переулках. «Рассуждение…» с «Присовокуплением…» было издано в 1811 году.

Первый отклик В. Л. Пушкина на «Рассуждение о красноречии Священного Писания» мы находим во французском стихотворении «Песня Островитянина», вписанном в альбом Е. А. Демидовой 10 декабря 1810 года, то есть всего неделю спустя после того, как А. С. Шишков произнес в Академии свою речь. Потому и появляются у Василия Львовича иронические стихи о тех, «чьи гениальны строки, / Кто Цицеронам лишь под стать». Называя себя всего лишь сочинителем куплетов, автор стихотворения недвусмысленно объявляет «ученой скукой» сочинения своего литературного противника:

Я в Академии уроки Пойти бы мог, конечно, брать У тех, чьи гениальны строки. Кто Цицеронам лишь под стать. Врата святилища науки, Увы, закрыты для меня. Я не пишу ученой скуки. Куплетов сочинитель я ^[272] .

(Перевод Н. Муромской)

Особую остроту полемическому выпаду В. Л. Пушкина придавало то, что стихотворение «Песнь Островитянина» было написано им на французском языке. Но всё же это — альбомное стихотворение, адресованное немногим, нигде не напечатанное. Однако обвинения, выдвинутые А. С. Шишковым, были слишком серьезны, чтобы оставлять их без внимания. Василий Львович отразил их, написав летом 1811 года послание «К Д. В. Дашкову», также задетому в шишковском сочинении:

272

Цит. по: Гречаная Е. П., Михайлова Н. И.Альбом Элизабет. С. 84.

Неужель от того моя постраждет вера, Что я подчас прочту две сцены из Вольтера? Я христианином, конечно, быть могу, Хотя французских книг в камине я не жгу. В предубеждениях нет святости нимало, Они мертвят наш ум и варварства начало. Ученым быть не грех, но грех во тьме ходить. Невежда может ли отечество любить? Не тот к стране родной усердие питает, Кто хвалит все свое, чужое презирает, Кто слезы льет о том, что мы не в бородах, И бедный мыслями, печется о словах! Но тот, кто следуя похвальному внушенью, Чтит дарования, стремится к просвещенью… (39).

Знакомство с посланием «К Д. В. Дашкову» делает понятным, почему Д. П. Северин в письме П. А. Вяземскому от 18 августа 1811 года назвал его «Об истинном патриотизме».

В 1811 году послания В. Л. Пушкина «К Д. В. Дашкову» и «К В. А. Жуковскому» были изданы отдельной брошюрой с предуведомлением, подчеркивающим их полемическую направленность. Любопытно, что цензор И. О. Тимковский в донесении Санкт-Петербургскому цензурному комитету сообщал о том, что он рассмотрел и одобрил к напечатанию 3 октября 1811 года рукопись «Двух посланий Василия Пушкина» и «Речи, произнесенные при открытии Императорского Лицея», «…не нашед в них ничего противного Указу о Цензуре» ^[273] . Напомним, что А. П. Куницын, выпускник Геттингенского университета, лицейский преподаватель политических и нравственных наук, на торжественном открытии Лицея 19 октября произнес блестящую речь, в которой говорил о любви к Отечеству, о служении России. Оратор был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени. Наградой В. Л. Пушкину за его «Два послания» явилась их популярность: еще до публикации они широко распространялись в списках. И всё же, как нам представляется, они были недостаточно оценены современниками, наверное, потому, что «большое видится на расстояньи». «Два послания» вошли в историю русской литературы как первые манифесты карамзинской школы.

273

РГИА. Ф. 777. Оп… 1. Ед. хр. 104. Л. 124.

В 1811 году В. Л. Пушкину было суждено совершить свой литературный подвиг: в марте он сочинил поэму «Опасный сосед», также связанную с литературной борьбой, но, кроме полемической направленности, обладающую и другими несомненными достоинствами. Однако, прежде чем говорить об этом, прочтем ее по-настоящему увлекательный и мастерски написанный текст.

Глава шестая «ОПАСНЫЙ СОСЕД»

Ох! Дайте отдохнуть и с силами собраться! Что прибыли, друзья, пред вами запираться? Я все перескажу: Буянов, мой сосед, Имение свое проживший

в восемь лет, С цыганками, с б…ми, в трактирах с плясунами, Пришел ко мне вчера с небритыми усами, Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком. Пришел — и понесло повсюду кабаком. «Сосед, — он мне сказал, — что делаешь ты дома? Я славных рысаков подтибрил у Пахома; На Масляной тебя я лихо прокачу». Потом, с улыбкою ударив по плечу, «Мой друг, — прибавил он, — послушай: есть находка; Не девка — золото, из всей Москвы красотка. Шестнадцать только лет, бровь черная дугой, И в ремесло пошла лишь нынешней зимой. Ступай со мной, качнем!» К плотскому страсть имея, Я — виноват, друзья, — послушался злодея. Мы сели в обшивни, покрытые ковром, И пристяжная вмиг свернулася кольцом. Извозчик ухарский, любуясь рысаками, «Ну! — свистнул, — соколы, отдернем с господами». Пустился дым густой из пламенных ноздрей По улицам как вихрь несущихся коней; Кузнецкий мост, и вал, Арбат, и Поварская Дивились двоице, на бег ее взирая. Позволь, Варяго-Росс, угрюмый наш певец, Славянофилов кум, взять слово в образец. Досель в невежестве коснея, утопая, Мы, парой двоицу по-русски называя, Писали для того, чтоб понимали нас. Ну, к черту ум и вкус; пишите в добрый час! «Приехали», — сказал извозчик, отряхаясь. Домишка, как тростник от ветра колыхаясь, С калиткой на крюку представился очам. Херы с Покоями сцеплялись по стенам. «Кто там?» — нас вопросил охриплый голос грубый. «Проворней отворяй, не то — ракалью в зубы, — Буянов закричал, — готовы кулаки», И толк ногою в дверь; слетели все крюки. Мы сгорбившись вошли в какую-то каморку, И что ж? С купцом играл дьячок приходский в горку; Пунш, пиво и табак стояли на столе. С широкой задницей, с угрями на челе, Вся провонявшая и чесноком, и водкой, Сидела сводня тут с известною красоткой; Султан Селим, Вольтер и Фридерик Второй Смиренно в рамочках висели над софой; Две гостьи дюжие смеялись, рассуждали И «Стерна нового» как диво величали. (Прямой талант везде защитников найдет!) Но вот кривой лакей им кофе подает; Безносая стоит кухарка в душегрейке; Урыльник, самовар и чашка на скамейке. «Я здесь», — провозгласил Буянов-молодец. Все вздрогнули — дьячок, и сводня, и купец; Но все, привстав, поклон нам отдали учтивый. «Ни с места, — продолжал Сосед велеречивый, — Ни с места! Все равны в б……е у б…..й; Не обижать пришли мы честных здесь людей. Панкратьевна, садись; целуй меня, Варюшка; Дай пуншу; пей, дьячок». — И началась пирушка! Вдруг шепчет на ухо мне гостья на беду: «Послушай, я тебя в светлицу поведу; Ты мной, жизненочек, останешься доволен; Варюшка молода, но с нею будешь болен; Она охотница подарочки дарить». Я на нее взглянул. Черт дернул! — так и быть! Пошли по лестнице высокой, крючковатой; Кухарка вслед кричит: «Боярин тароватой, Дай бедной за труды, всю правду доложу. Из чести лишь одной я в доме здесь служу». Сундук засаленный, периною покрытый. Огарок в черепке, рогожью пол обитый, Рубашки на шестах, два медные таза, Кот серый, курица мне бросилась в глаза. Знакомка новая, обняв меня рукою, «Дружок — сказала мне, — повеселись со мною; Ты добрый человек, мне твой приятен вид, И, верно, девушке не сделаешь обид. Не бойся ничего; живу я на отчете, И скажет вся Москва, что я лиха в работе». Проклятая! Стыжусь, как падок, слаб ваш друг! Свет в черепке погас, и близок был сундук… Но что за шум? Кричат! Несется вопль в светлицу. Прелестница моя, накинув исподницу, От страха босиком по лестнице бежит; Я вслед за ней. Весь дом колеблется, дрожит. О ужас! мой Сосед, могучею рукою К стене прижав дьячка, тузит купца другою; Панкратьевна в крови; подсвечники летят, И стулья на полу ногами вверх лежат. Варюшка пьяная бранится непристойно; Один кривой лакей стоит в углу спокойно И, нюхая табак, с почтеньем ждет конца. «Буянов, бей дьячка, но пощади купца», — Б…ь толстая кричит сердитому герою. Но вдруг красавицы все приступают к бою. Лежали на окне «Бова» и «Еруслан», «Несчастный Никанор», чувствительный роман, «Смерть Роллы», «Арфаксад», «Русалка», «Дева Солнца»; Они их с мужеством пускают в ратоборца. На доблесть храбрых жен я с трепетом взирал; Все пали ниц; Сосед победу одержал. Ужасной битве сей вот было что виною: Дьячок, купец, Сосед пунш пили за игрою, Уменье в свете жить желая показать; Варюшка всем гостям старалась подливать; Благопристойности ничто не нарушало. Но Бахус бедствиям не раз бывал начало. Забав невинных враг, любитель козней злых, Не дремлет Сатана при случаях таких. Купец почувствовал к Варюшке вожделенье (А б…ь, в том спору нет, есть общее именье), К Аспазии подсев, дьячку он дал толчок; Буянова толкнул, нахмурившись, дьячок: Буянов, не стерпя приветствия такого, Задел дьячка в лицо, не говоря ни слова; Дьячок, расхоробрясь, купца ударил в нос; Купец схватил с стола бутылку и поднос, В приятелей махнул, — и Сатане потеха! В юдоли сей, увы! плач вечно близок смеха! На быстрых крылиях веселие летит, А горе тут как тут!.. Гнилая дверь скрипит И отворяется; спокойствия рачитель, Брюхастый офицер, полиции служитель, Вступает с важностью, в мундирном сертуке. «Потише, — говорит, — вы здесь не в кабаке; Пристойно ль, господа, у барышень вам драться? Немедленно со мной извольте расквитаться». Тарелкою Сосед ответствовал ему. Я близ дверей стоял, ко счастью моему. Мой слабый дух, боясь лютейшего сраженья. Единственно в ногах искал себе спасенья; В светлице позабыл часы и кошелек; Чрез бревна, кирпичи, чрез полный смрада ток Перескочив, бежал, и сам куда не зная. Косматых Церберов ужаснейшая стая, Исчадье адово, вдруг стала предо мной, И всюду раздался псов алчных лай и вой. Что делать? — Я шинель им отдал на съеденье. Снег мокрый, сильный ветр. О! страшное мученье! В тоске, в отчаяньи, промокший до костей, Я в полночь наконец до хижины моей, О милые друзья, калекой дотащился. Нет! полно! — Я навек с Буяновым простился. Блажен, стократ блажен, кто в тишине живет И в сонмище людей неистовых нейдет; Кто, веселясь подчас с подругой молодою, За нежный поцелуй не награжден бедою; С кем не встречается опасный мой Сосед; Кто любит и шутить, но только не во вред; Кто иногда стихи от скуки сочиняет И над рецензией славянской засыпает (27–30).