Василий Шуйский
Шрифт:
Василий Иванович совсем уж захлопотался, да вдруг пришел царский указ: большому полку стоять в Муроме. Полку правой руки в Елатьме. Передовому полку назначен Нижний Новгород, а в Шую придет сторожевой полк князя Бориса Хованского да окольничего князя Дмитрия Хворостинина.
Заскучал Василий Иванович, для Хованского с Хворостининым старался. Но скоро был утешен: царь Иван Васильевич призвал нести службу в Москве при своей царской особе.
Сборы были короткие. Сегодня гонец, назавтра в дорогу. Однако не забыл возы загрузить, а для красных девиц
Подозвал управителя, наказал:
— Живите без мотовства, но чтоб голодных не было. И вот тебе еще дельце. Вон ту девку, Василису, посади в мой обоз.
…На свой двор князь Василий Иванович въезжал в обеденное время. Застал трапезу убогих и нищих. Для сей ежедневной милостыни был устроен возле хлебного амбара навес и стол человек на сто. Князь подошел к братии, поклонился. Нищие быстрехонько повскакивали на ноги, перекрестились, пропели князю песенку:
Услышь, Господи, наше моленье, Всесладчайший пастырь наш! Мы овечушки твои избранные На твоих злачных полях. При твоих водах живых, Пасемся сладкими цветами, Они же во весь век цветут, не вянут.И снова кланялись, крестились.
— Сытно ли? — спросил князь.
— Сытно! — ответили весело нищие. — Нам и мясца дают, и маслица. Благослови тебя Бог, Василий Иванович. Уж мы за тебя помолимся с усердием.
Во дворе шла суета. Разгружали возы, распрягали лошадей.
Князь пошел в холопскую, но холопы сами высыпали к нему, приветствуя и кланяясь. Народ все крепкий, хваткий.
— Нет ли каких укоров, недовольств? — спросил князь.
— Слава Богу, никто на твой двор не покушался, Василий Иванович, — ответили ему. — Жили, пока ты был в отлучке, покойно, сытно.
— Жирком-то не заросли?
— Заросли! — смеялись холопы.
— Привез я красных девиц на двух телегах, — сказал князь. — Кто не зажирел, тот жених. Бороды расчешите да рубахи заляпанные поменяйте.
— Спасибо, князь, что о нас, горемыках, помнишь, — поклонились весьма довольно холопы.
В доме кинулись Василию Ивановичу под ноги карлы и карлицы, обступила комнатная челядь.
— Радость наша! Князюшка! Свет Светович!
— Возле крыльца два воза стоят, — сказал князь. — Все, что там есть, — ваше! Да не раздеритесь, Бога ради.
Карлы и карлицы хватали его за руки, прикладывались, а кто и ноги целовал. Протискиваясь к своим покоям, усмотрел бахаря Шумилу, тихо стоявшего в стороне, седого, доброго. Сам к нему подошел:
— Тебе, красное мое слово, икону Иоанна Златоуста привез да связку рыбки сушеной.
В покои, зная княжьи привычки, тотчас явилась ключница Дарья. Подробно сказывала, что прибыло, каков был расход, подала ключи:
— Дарья, — сказал вдруг князь, — а не больно ли много у нас шутов и шутих? Матушка моя любила забавляться с ними, а у меня от них в голове шумит. Брат Дмитрий, помню, горевал, что у него-де всего один карлик.
— Все их дело — под ногами путаться. Малы, а едят больше холопов, — сказала Дарья.
— Так распорядись! Пусть отвезут всех к Дмитрию. Перед первым же праздником и отвези, от меня в подарок. И скажи, Дарья, не больно ли мы нищих балуем?
— Чего ж не больно? Мужики в деревнях так не едят, как наши дармоеды.
— Может, поставить возле каретного сарая избушку, чтоб и зимой жили. Только не по сто ртов, а хотя бы с дюжину.
— Доброе дело! — согласилась Дарья.
— Так ты распорядись… А теперь поди скажи домочадцам, чтоб не шумели. Посплю с дороги.
— А поесть?
— Сначала посплю.
Спать лег как на ночь, разделся, помолился, а прикорнул на минуту. Приснился ему орел: несет чего-то в когтях, а что, непонятно. Да и кинул. И хлоп: угодило брошенное орлом ему на голову. Потрогал — корона. Хотел снять — приросла! Испугался — сон и соскочил.
Царь Иван Васильевич вошел в Тронную залу чуть припозднясь, всего с одним только провожатым, с новым своим любимцем Василием Умным-Колычевым. Шел, улыбаясь, но глаза опустивши к земле, высокий, широкогрудый и все еще узкий в талии. Василий Иванович, впервой видя Грозного так близко, перестал дышать.
Веки великий государь поднял медленно, посмотрел на своих рынд, словно души их бестелесные ножом вспорол, и улыбнулся, поверил.
На трон сел просто, поерзал, устраиваясь, положил руки на подлокотники.
Вышел, встал перед троном князь Иван Юрьевич Голицын.
— Великий государь, казанские люди приходили в Муром, били тебе, государю царю, и сыну твоему, царевичу, челом, прося учинить мир и договор.
Дьяк прочитал текст договора, Дума и царь договор утвердили.
— Люблю умных людей, — сказал царь, — вот и в Ливонии смирились бы, и делу конец.
Говорил негромко, но всякое слово было ясно, и все, замерев, слушали сказанное.
Грозный набычился вдруг, лицо побледнело.
— Сколько мне вас просить, чтоб отпустили из казны денег на мой царский двор в Новгороде! Не хочу чистить Москву от измены, как вымел Новгород. Хочу, чтоб стольный град был ближе к границе, ведь наше царство почитают за край земли… После смерти жены моей, царицы Анастасии Романовны, король польский Сигизмунд не дал мне в жены своей сестры, боясь, что она замерзнет в ледовитой Москве.
Бояре слушали, мотали на ус: уж не задумал ли царь искать себе жену среди иноземных принцесс? Четвертая его царица Анна была из рода столь ничтожного, что ее родственников Колтовских не пожаловали даже думскими званиями. Царь пуще собственного ока берег честь великих древних родов.