Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод)
Шрифт:
Ни одна из этих панических мыслей не отразилась на моем лице, пока мы с мамой спускались к завтраку. И я испытала новый приступ боли при виде того, как радостно Гарри приветствовал маму, как он обрадовался ей, и его улыбка, предназначавшаяся мне, была такой же солнечной и открытой. Я мало ела, зато Гарри с усердием поглощал холодную ветчину, телятину, свежий хлеб, тосты с маслом и медом и под конец съел персик. Мама тоже ела и шутила с Гарри, будто никогда не была больна. Одна я сидела молча, на своем старом месте, ближе к концу стола.
— Беатрис выглядит сегодня так хорошо, что, я думаю, ей следует побольше
— С удовольствием, — беззаботно ответил Гарри.
— Покатайтесь сегодня утром или лучше после обеда, — предложила мама.
Я умоляюще подняла глаза от своей тарелки и посмотрела на Гарри: «Сейчас, сейчас! Скажи „сейчас“, и мы поскачем в нашу долину, и я забуду свою ревность и боль и подарю тебе такую радость, что ты никогда в жизни не захочешь другой женщины».
Гарри улыбнулся мне своей открытой, братской улыбкой.
— Если ты не возражаешь, Беатрис, мы могли бы сделать это завтра. Я обещал лорду Хаверингу взглянуть на его вольеры для дичи, и мне неловко опаздывать.
Он взглянул на часы и отодвинул свой стул.
— Я вернусь сегодня довольно поздно, мама. Видимо, останусь к обеду, если меня пригласят. Я не был там уже три дня, и мне следует извиниться.
Он наклонился и поцеловал маме руку, дружески улыбнулся мне и вышел из комнаты, как будто у него не было никаких забот. Я слушала его удаляющиеся шаги, затем стук копыт его лошади. Он уехал, будто любовь и страсть ничего для него не значили. Он уехал, потому что он глуп. Я отдала свое сердце глупцу.
— Ты не должна обижаться, Беатрис, — попробовала утешить меня мама. — Молодой человек не может уделять много времени своей семье, когда он помолвлен с девушкой. Разумеется, он предпочитает общество Селии нашему. Я уверена, что завтра он найдет для тебя время.
Я улыбнулась и изобразила на лице какое-то подобие улыбки.
Я удерживала ее на лице целый день.
После обеда мама отправилась с визитами и была достаточно милосердна к моему жалкому состоянию, чтобы не взять меня с собой. Как только ее карета скрылась из виду, я оседлала лошадь и отправилась к Фенни, не к тому старому коттеджу, а выше по течению, где Гарри иногда пытался ловить рыбу. Я привязала лошадь к кусту, а сама бросилась на землю.
У меня не было слез. Я лежала молча, лицом к земле и позволяла великим волнам ревности и страдания омывать меня. Гарри не любит меня так, как люблю его я. Любовь для него — это случайное удовольствие, а для меня — это жизнь, это частица меня самой. Конечно, у него есть свой круг интересов, газеты, журналы, знакомые мужчины, его помолвка с Селией и его визиты к Хаверингам. Для меня же все, о чем я мечтала, что поддерживало во мне жизнь и счастье, был Вайдекр. Вайдекр и Гарри.
Сейчас у меня остался один Вайдекр. Моя щека прижималась к его влажной, темной земле, и, когда я открывала глаза, я видела крохотные растеньица с листиками-сердечками, пробивающие своими слабыми стебельками упругий торф. Позади их склоненных головок тихо шумела Фенни, похожая на расплавленное олово.
Я лежала неподвижно, пока стук моего рассерженного и обиженного сердца не успокоился и я не смогла расслышать ровное и спокойное биение сердца Вайдекра.
Застывшая страдальческая маска отца, хруст ломаемых костей Ральфа, даже то, как я выбросила из окна маленького совенка, — все мои грехи прошли перед моим мысленным взором. Вайдекр разговаривал со мной на языке моего одиночества и моей тоски о любви, его сердце учило меня: «Никому не верь. Есть только земля». И я вспомнила совет Ральфа, тот, который он сам забыл так трагически: быть тем, кого любят. Никогда не совершать ошибки и не любить самой.
Я слушала это тайное биение, эти мудрые истины долго-долго, пока моя щека, прижатая к земле, не замерзла, а перед моей серой амазонки не потемнел от влаги. Холод заморозил и закалил меня, и теперь я была как только что выкованная сталь. Я отвязала лошадь и медленным изящным галопом поскакала домой.
Мы пообедали рано, так как не имело смысла ждать Гарри.
Я разливала чай в гостиной, а мама рассказывала мне о своих визитах и сплетничала о соседях. Я не забывала кивать и выказывать живой интерес. Когда она поднялась, чтобы уходить, я положила в камин свежее полено и попросила позволения немного задержаться. Она поцеловала меня на ночь и вышла. Я продолжала сидеть неподвижно, как фея из детской сказки, устремив глаза на догорающие дрова в камине.
Парадная дверь тихо отворилась. Гарри, стараясь не шуметь, прошел через холл, думая, что весь дом уже спит. Когда он открыл дверь и вошел, я, едва взглянув на него, увидела то, на что надеялась: он был несколько навеселе и сильно возбужден.
— Беатрис! — воскликнул он таким голосом, каким жаждущий воскликнул бы: «Воды!»
Я улыбнулась и, еще больше, чем прежде, похожая на фею, ничего не ответила. За меня говорило очарование моего тела и лица.
— Я чувствовал сегодня необходимость побыть с тобой врозь, — сказал он после недолгого колебания. — Мне нужно было подумать.
Мое лицо не выразило и тени раздражения в ответ на эту глупую ложь. Гарри нужно было подумать! Я знала, что на самом деле он растерялся, испугался моей любви и своей собственной, испугался греха, его последствий — и обратился к холоду Селии, сбежав от домашнего жара. И я достаточно хорошо знала моего брата, чтобы понять, что происходило там. Селия и ее хорошенькие сестры раздразнили его воображение. Отменное вино лорда Хаверинга и несколько стаканов портвейна сделали его храбрым. Его прогулка в лунном свете с Селией и ее испуганные отказы в поцелуе оставили его неудовлетворенным и привели обратно к моим ногам. Но это не любовь. Это не та любовь, которая мне нужна.
— Я надеюсь, ты не будешь возражать? — испытующе спросил он, поднимая на меня глаза и протягивая трепещущие руки.
Я сидела с таким видом, будто бы понятия не имела о том, почему я должна возражать. Я молча смотрела в камин.
— Я боюсь думать о нас как о любовниках, — откровенно признался он.
Я ничего не ответила. Моя уверенность в себе росла, но внутренне я все еще ощущала холод, пронизывавший меня в лесу. Я никогда не стану любить человека, который не любит меня.
Он замолчал.