Вайделот

Гладкий Виталий Дмитриевич

– Еще как уместны! – горячо воскликнул монах, почувствовав в пустом желудке голодный спазм. – В этом есть, конечно, доля греха… но я заранее отпускаю тебе все твои прегрешения, сын мой, только верни мне мой обед!

– Наш обед, – мягко, но требовательно поправил его Хуберт.

Монах посмотрел на него с подозрением, но лучистые голубые глаза юноши светились такой простодушной наивностью, что он мысленно попенял себя за излишнюю недоверчивость.

– Именно так, сын мой, – наш обед, – ответил монах и добавил с отменным фарисейством: – Ибо делиться с ближним – одна из

главных заповедей моего ордена.

– Что ж, тогда приступим…

Менестрель достал из своей сумки деревянную чашу, налил в нее воды из фляжки и, бросив туда белый порошок, начал бормотать какую-то абракадабру. Монах, знаток многих языков, как ни прислушивался, не мог понять ни единого слова. Хуберт не стоял на месте; он начал передвигаться по полянке, все ближе и ближе подходя к обступившим ее деревьям. Неожиданно вода в чашке закипела, забурлила, и из нее повалил белый дым. Монах от страха прикрыл глаза руками, и в этот миг юноша дернул за конец хорошо замаскированной бечевки, свисавший с дерева.

Тушка косули едва не свалилась святому отцу на голову. От удивления у него отвисла челюсть. Чудо! Бродячий музыкант явил ему настоящее чудо!

– Велика милость твоя, Господи! – возопил он в экстазе, поднимая руки к небу. – Благодарю тебя от всей души!

– Ах, как сильно я устал… – томным голосом простонал менестрель. – Мне бы капельку вина, чтобы немного подкрепиться…

– Конечно, конечно! Непременно вина! – с этими словами сияющий монах сунул ему в руки свою вместительную баклажку.

Хуберт присосался к ней, словно телок к коровьему вымени. Глядя, как он пьет, монах забеспокоился и начал проклинать свою глупую щедрость, – ведь можно было плеснуть немного бодрящего напитка в чашу! – но промолчал. В данный момент возвращенный сарацинскими чарами обед весил в его глазах гораздо больше, нежели то, что плескалось в баклаге.

– Уф! – сказал менестрель, возвращая баклажку монаху. – Однако! – продолжил он, вытирая рукавом слезу, которую вышиб напиток необычайной крепости. – Это не вино у вас, святой отец, а жидкий огонь!

Тряхнув баклажку, монах убедился, что в ней еще кое-что осталось, и с облегчением ответил:

– Это не виноградное вино, сын мой, а напиток «аква-вита» – «вода жизни». Лет сто назад его придумал один наш монах, и с той поры мы в своих скитаниях поддерживаем силы этим благородным зельем. Кроме того, аква-вита еще лечит раны, как внутренние, так и на теле.

– Это «вода жизни» вызывает зверский аппетит… – пробормотал быстро опьяневший юноша, пожирая глазами благоухающую тушку косули, которая валялась на траве.

Знал бы монах, как она очутилась на «небесах»… Пользуясь дымовой завесой, менестрель стянул ее вместе с вертелом и, мигом вскарабкавшись на дерево (для акробата это было раз плюнуть), подвесил тушку среди ветвей, прикрепив с помощью узла, который можно было легко развязать, дернув за конец тонкой бечевки, которую он всегда носил в своей сумке – на всякий случай. Нужно признаться, что поначалу менестрель хотел дать деру со своей добычей, но потом решил, что красть у святого человека негоже, и придумал другой, более хитрый ход, освобождавший его совесть от излишнего груза.

Монах и менестрель присели возле «дара небес». Святой отец быстро пробормотал себе под нос короткую молитву, и вскоре на полянке стали слышны лишь чавкающие звуки – и один, и другой работали челюстями с огромным усердием, совершенно не беспокоясь о правилах этикета. Однако завершить трапезу вдвоем и с полным удовольствием им не дали. Лесная дорога в том месте, где находилась полянка с костром, делала крутой поворот, и рыцарь на изрядно уставшей коняге появился перед гурманами совершенно внезапно.

Какое-то время происходил обмен взглядами, а затем рыцарь сказал:

– Мир вам, добрые люди!

«Что-то он чересчур вежлив, – с опаской подумал менестрель. – Клянусь святой Бригиттой, это не к добру!» Ему были хорошо известны бесцеремонные повадки рыцарей, которые смотрели на простолюдинов как на скот.

– Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum [13] … – прогнусавил в ответ монах, набожно подняв глаза к небу, и перекрестился.

13

Как было вначале и ныне, и присно, и во веки веков (лат.).

– Позвольте представиться – Ханс фон Поленц… – рыцарь соскочил с седла, притопнул ногой, словно пробуя прочность земляного покрова, и слегка кивнул, изображая поклон.

Он был высок, широкоплеч и совсем юн. У пояса фон Поленца висел длинный меч и нож в кожаных ножнах, к седлу с одной стороны была приторочена тяжелая деревянная булава, усиленная металлическими полосами и шипами, а с другой – небольшой треугольный щит. На рыцаре красовался шлем с забралом (в данный момент поднятым вверх, чтобы явить миру довольно симпатичную мордаху рыцаря, у которого едва начали пробиваться усы) и пластиной, защищавшей затылок и виски. Шлем был надет поверх кольчужного капюшона и застегивался на подбородке. Плотно пригнанные стеганые набедренники и наколенники из толстой вываренной кожи защищали ноги, кольчужную рубаху прикрывал зеленый плащ с темно-коричневой каймой понизу, а обувью служили не металлические, как это принято у рыцарей, а обычные кожаные башмаки, к которым крепились внушительного вида шпоры.

Похоже, юный рыцарь получил их совсем недавно, судя по его платью зеленого цвета, и теперь отправился в мир искать приключений. Наверное, отец Ханса фон Поленца принадлежал к министериалам – небогатым германским рыцарям, имеющим скромные лены – земельные наделы. В связи с этим юноше ничего другого не оставалось, как отправиться странствовать, чтобы своими подвигами заслужить себе славу, благодаря которой он мог получить доходное место при дворе какого-нибудь богатого феодала. А еще желательней было привезти из похода ценные трофеи, – лучше всего серебро, золото и драгоценные камни, не занимавшие много места в походной суме, за которые рыцарь мог купить землю и построить свой собственный замок.