Вайделот

Гладкий Виталий Дмитриевич

– Да будет так, – серьезно сказал Воислав; он уже понял, что мальчик невольно посвятил его в большую тайну дайнавов. – Здесь нет ни щита, ни меча, на котором обычно мы, русы, клянемся. Но я клянусь именем Перуна [10] , что тайну эту сохраню и никогда не использую ее во вред ни тебе, ни твоим единоплеменникам. Если я нарушу клятву, пусть мне никогда не видать Ирий [11] , а мое тело, брошенное, как падаль, расклюют вороны. Достаточно?

10

Перун –

бог-громовержец в славянской мифологии, покровитель князя и дружины в древнерусском языческом пантеоне. После распространения христианства на Руси многие элементы образа Перуна были перенесены на образ Ильи-пророка (Ильи Громовника).

11

Ирий (вирий, вырий) – южные края, куда птицы улетают зимой, сказочная страна, Рай славян.

– Вполне… – Скуманд облегченно вздохнул; клятва Перуном у русов была самой сильной; об этом ему рассказывал Павила.

– Ну что же, бери свой «меч» и начнем урок.

– А щит?

Воислав снисходительно улыбнулся.

– Щиты дайнавов тяжеловаты для воинов, – сказал он и взял в руки щит Скуманда.

Он был круглый, изготовленный из дерева и обтянутый кожей.

– Такой щит неплохо держит удар мечом или дубинкой, – продолжал Воислав, – но наши щиты можно использовать не только для защиты, но и для нападения. Они меньше, от них не устаешь, и главное – наш щит можно использовать как дополнительное оружие.

– Как это? – заинтересованно спросил мальчик.

– Щиты русов напоминают перевернутую каплю и окованы по краю железными пластинами, которые в нижней – острой – части хорошо заточены. Удар этой частью щита в латы или кольчугу противника неминуемо приводит к опасному ранению. А уж меч довершит все остальное. Я уже не говорю, что будет, если чиркнуть врага щитом по горлу…

– Я хочу такой щит! – загорелся идеей Скуманд.

– Попроси у Павилы нужные для работы материалы – и будет тебе щит на загляденье. Я сделаю. Теперь по поводу мечей. Ты замечаешь разницу между моим и твоим?

– Ну… не знаю. Вроде они похожие. Только твой немного длиннее.

– Верно, длиннее. Но и это еще не все: у моего меча клинок на конце заостренный, тогда как у твоего – закругленный. Смекаешь?

– Нет, – смущенно признался Скуманд и покраснел от досады на свою недогадливость.

Воислав снисходительно улыбнулся.

– Если до этого не дошли умные головы ваших вождей и лучших воинов, то молодому человеку, неопытному в таких делах и необученному, стыдиться нечего, – сказал он и взмахнул своей поделкой, да так мощно и резко, что плотный болотный воздух зашипел, словно его распороли как кусок полотна. – Во время боя, среди толпы товарищей и врагов, бывают моменты, когда нельзя как следует размахнуться, чтобы нанести удар. Но у наших мечей есть острие! Укол в нужную точку на теле молниеносен и смертелен. А мечом с тупым концом можно только сечь, рубить, и его удары в основном на дощечки.

Тогда, если ты не обучен драться без щита, тебе конец. Поэтому я буду учить тебя обходиться в бою вообще без защиты. По правде говоря, иногда щит не помогает, а мешает.

– Этого я и впрямь не знал… – Скуманд нахмурился.

– Теперь знаешь. Я научу тебя таким приемам мечевого боя, о которых воины твоего племени (и не только они, но и немецкие рыцари) понятия не имеют. Только тебе придется здорово потрудиться.

– Я буду стараться!

– Кто бы сомневался… – Воислав хитровато улыбнулся.

Он давно заприметил Скуманда. Мальчик ему нравился. Он заметно отличался от своих сверстников. Скуманд был крупнее их, отличался недетской серьезностью и обстоятельностью. Возможно, сказывалось влияние Павилы, который взял его под свою опеку – у вайделота особо не забалуешь. Старого жреца побаивался даже сам вождь Ящелт.

Но главной особенностью Скуманда был взгляд – пристальный, немигающий, жесткий. Воислав знал, что так смотрят волки. Может, Скуманд и впрямь сын волчицы, как шептались сплетницы длинными зимними вечерами, суча пряжу при свете лучин? Громко, во всеуслышание заявить об этом они боялись – наказание за длинный язык, к которому мог приговорить их вайделот, страшило женщин больше, чем «волчонок», получивший приют у костра племени.

Спустя какое-то время над болотом и рощицами, произраставшими на островках среди топей, раздался сильный энергичный стук. Озадаченный дятел, который сидел на высокой березе, каким-то чудом выросшей на болоте, склонив набок свою пеструю голову, с удивлением начал прислушиваться к этим необычным звукам. Неужели у него появился конкурент? Это был непорядок. Дятел уже вознамерился прогнать воришку, нарушившего границы его кормовых угодий, даже крыльями взмахнул от негодования, да уж больно жирные короеды шевелились под корой старой березы (их было очень много, а он был голодный), и дятел решил оставить все разборки на потом. Вскоре его дробь присоединилась к стуку деревянных мечей, и этот шум на некоторое время заставил умолкнуть даже склочное и болтливое племя лягушек, устроившее сход на листьях кувшинок.

Глава 3. Искатели приключений

Несмотря на то что «темные» века в Европе, которые длились с пятого по десятый век новой эры, давно закончились, передвигаться по дорогам в тринадцатом столетии было не менее опасно, чем в прежние времена. Редко кто мог позволить себе преступную беспечность отправиться в дальний путь в гордом одиночестве. Обычно путешественники – большей частью монахи-проповедники разных орденов, странствующие фигляры, солдаты-наемники, ищущие нового хозяина, и нищие попрошайки (в основном калеки, выброшенные войной на обочину жизни) – старались прибиться к купеческому каравану, под защиту вооруженной охраны, или к воинскому отряду, за которым шел обоз с маркитантами.

Тем не менее случались и исключения из общего правила. Именно таким исключением был хорошо упитанный монах-доминиканец, принадлежность которого к ордену Святого Доминика можно было определить издали по кожаному поясу, и который летним днем 1238 года сидел перед костром на небольшой полянке и, с вожделением облизываясь, поджаривал на вертеле косулю. (Она была ранена какими-то охотниками и, выбившись из сил, запуталась в кустах возле дороги, где ее и нашел монах, посчитав животное даром небес.) Жир капал на горящие уголья, и в воздухе носился возбуждающий аппетит восхитительный аромат жаркого. Вращая вертел, монах не забывал прикладываться к походной баклажке, в которой булькала какая-то жидкость. Судя по тому, что после каждого глотка лицо монаха наливалось все более и более густым румянцем, в баклажке явно была не простая вода, а нечто более приятное на вкус и обладающее весьма солидной крепостью.

Полянка находилась на обочине лесной дороги (впрочем, в те времена все пути не могли миновать обширные лесные пространства), которая тянулась вдоль побережья Балтийского моря. Судя по тому, что она была изрядно избита лошадиными копытами, по ней часто передвигались конные воинские отряды. Это предполагало наличие неподалеку одной из крепостей рыцарей Тевтонского ордена. За стеной из вековых деревьев, окружавших полянку, шумел прибой – море находилось совсем рядом. Впрочем, его присутствие ощущалось не только в звуках, не свойственных лесному раздолью, но и в отвратительном запахе гниющих водорослей, выброшенных штормами на берег. Иногда эти миазмы попадали в ноздри монаха-гурмана, и он страдальчески морщился.