Шрифт:
Сергей Волков
Важнейшее из искусств
Они не успели. Дребезжащая колымага уже вкатилась в ворота и сытые стражники ухватились за дубовые створки, когда гонец с кожаным мешочком, полным золотых монет, показался на раскисшей от дождей дороге. Он спешил, нахлестывая пегого жеребца, но черные воротины захлопнулись и хрипло взвыли трубы, извещая весь Арканар о прибытии в Веселую Башню очередного несчастного.
Бурд Кривые зубы смотрел на железные крючья, разложенные на грязном столе. Крючья покрывала бурая запекшаяся гадость. Впрочем, гадость здесь была повсюду. Она сочилась по бугристому камню стен, витала в воздухе, чадила дымом факелов, плескалась в глазах угрюмых заплечников, стоявших у стены.
– Мы выдавим тебе глаза и зашьем в уши, – произнес монах жирным ртом. Тихий голос расползся по дознавательному покою. Небритый подбородок монаха сально отблескивал, толстые пальцы шевелись, перебирая четки из кошачьих позвонков.
Нужно
Монах усмехнулся.
– Два мешка гороха, – скучным голосом сказал он и поднялся. Четки сухо загремели, высокий заплечник осклабился, провел ладонью по кожаному фартуку. Бурд закрыл глаза. «Два мешка гороха – это ничего, подумал он, – Это терпимо. Главное, что у меня будет немного времени, чтобы собраться с мыслями. Немного – пока не начнется второй мешок и я не перестану чувствовать спину – но будет».
Координатор Базы Симон Раух, большой человек с грустными глазами, шумно сопел и молчал. Глеб неловко переминался с ноги на ногу. Раух слыл в Институте добряком и сейчас совершенно искренне расстраивался.
– Мы упустили шанса выкупить Бурда у стражников, – Глеб вздохнул. – Проклятая распутица…
– Да, да… – Раух поднялся, повернулся спиной к экрану и оперся спиной о стойку с аппаратурой. – Проклятая распутица. Какие еще есть возможности?
– Антон далеко, на побережье. Других людей в Арканаре сейчас нет. Усыпляющий газ…
– Не пойдет, – покачал лохматой головой Раух. – Слишком очевидное вмешательство. Вы изучали личность Бурда – сколько он продержится?
– Не долго. Ночь. Может быть, две ночи. – Глеб снова вздохнул.
– Казнь будет публичной?
– Да.
– Тогда еще есть шанс. Готовьте операцию. Группу возглавите лично вы.
Глеб повернулся на каблуках и с прямой спиной вышел из центрального отсека Базы.Крысы внизу сидели и ждали, поблескивая в темноте красными глазками. Бурд сощурился. Ему показалось, что он летит над ночной землей и видит внизу огоньки родной деревни. Недоедки, совсем недавно переименованная в Райские кущи, лежала в глубокой долине, окруженной холмами. Там, на склоне одного из них, много лет назад он нашел вход в пещеру. За столетия вода и ветер нанесли в каменную дыру клин земли, на котором проросла трава. Однако света ей не хватало, и побеги стояли бледные, как в погребе. Бурд назвал пещеру Хилыми ростками. День за днем он убегал из покосившейся родительской хижины и со смоляным фитилем изучал темную нору. Вечерние побои отца и слезы матери казались малой бедой в сравнении с волнующим чувство обладания таким богатством, как собственная пещера. Это был новый мир, принадлежащий только ему.
В глубине обнаружился обширный грот со зловонным озерцом посредине. Зеленоватая вода побулькивала и над ней слался туман. Каменные стены блестели серебристыми натеками. Здесь было спокойно и маленький Бурд чувствовал себя в безопасности.
Когда он впервые увидел на влажных стенах странные тени? Память не сохранила того дня. Зато он хорошо запомнил, как понял, что это его тени, неизвестным образом запечатленные на стенах пещеры. И был страх. И был восторг. Бурд Кривые зубы – чародей! От этих мыслей в груди все сладко сжималось и перед зажмуренными глазами проносились удивительные образы будущего могущества, которое он получит с помощью пещерного колдовства.
Умение держать язык за зубами и упорство помогли ему сохранить все в тайне. Со времен Бурд установил связь между яркостью пламени и четкость тени на стене. Однажды, натаскав хвороста, он разжег на берегу озерца большой костер – и замер, пораженный. На мокром гладком камне проступила не просто тень – на Бурда испугано глядел он сам, четырнадцатилетний подросток с всклокоченными волосами.
Под потолком камеры сухо щелкнул деревянный диск, возвращая его к реальности, и очередная горошина упала на голую спину подвешенного в станке человека. Бурд закричал. Первый мешок еще не закончился, а он уже ощущал вместо крестца огромный нарыв, отзывавшийся адской болью на каждое падение сухой горошины. Крысы внизу обрадовано запищали и устроили на гнилой соломе шумную возню.
«Если так пойдет дальше, – мысли летели темными обрывками, как гнилые листья в весеннем ручье, – очень скоро моя спина переломится и я умру. Не будет ничего – ни вожделенного дома на улице Серебряных стремян, ни общей постели с дочкой бондаря Биной, ни золотых монет в выдолбленной ножке тяжелого кресла. Ни-че-го…»
Колесо снова щелкнуло. Бурд сжал пальцы так, что обломанные ногти до крови впились в грязные ладони. Но ожидаемой боли не случилось. Вместо нее с ржавым грохотом распахнулась дверь. Крысы бросились по углам и в камеру вошел уже знакомый тучный монах-дознаватель.
Маленькие глазки с живым любопытством оглядели растянутого в станке Бурда.
– Преступное упорство твое вызвало праведный гнев самого дона Рэбы, министра охраны короны Его Величества. –
– Я знаю, знаю!.. – Бурд дернулся в оковах. – Я согласен! Но…
Монах иронично поднял маленькую бровь.
– Но у тебя есть условия, не так ли?
– Да… То есть нет, не условия… – простонал Бурд. – Просто я хочу сразу сказать – без меня машина работать не будет и тени не оживут.
Толстяк понимающе улыбнулся и неожиданно зычным голос гаркнул монах в темноту за дверью камеры: – Эй, там! Снимите его!Глеб сидел в канаве за пыльным придорожным кустом, то и дело вытирая потеющие ладони о засаленные штаны из чертовой кожи. Конечно, можно было проглотить таблетку стаба и волнение тут же ушло бы, но ему почему-то было стыдно пользоваться препаратами из полевой аптечки.
Над городом занимался рассвет и розовые тени медленно ползли по кольчатым черепичным крышам. Из темных провалов улиц тянуло гнилью, над высокой закопченной трубой смолокурни кружила одинокая птица. Легкий ветерок пронесся над пустырем, погнал сор и луковую шелуху, зашелестел листьями придорожных кустов – и умер, задохнувшись пылью.
В королевском дворце ударил колокол, извещающий, что Его Величество король Арканарский проснулся и готов вершить государственные дела.
«Еще чуть-чуть, – сказал себе Глеб. – Полчаса. Может минуть сорок. Осужденных повезут на Королевскую площадь через пустырь. Охрана, как обычно – взвод штурмовиков плюс десяток тюремщиком. Нас четверо, стало быть, по девять человек на брата. Вначале парализаторами, потом нейтрализуем тех, кто на телегах. Берем Бурда, к лошадям – и прочь из города. Все получится. Должно. Не может не получится».
Далее его мысли перекинулись на сам объект операции. Бурд Кривые зубы. Прозвище получил из-за дефекта челюсти. Элементарные брекеты – и у этого человека не было бы испорченного из-за дурацкой клички детства. Ничем особым не примечателен. До двадцати пяти лет жил в деревне на востоке страны. Затем неожиданно продал дом и переехал в столицу. Изготовил машину и начал показывать на ярмарках «движущиеся картины», или как их здесь называют, Ожившие тени. Обратил на себя внимание Антона. Машина была аккуратно изучена и к изумлению Рауха и всего штаба миссии оказалась не чем иным как примитивным кинопроектором. Бурд снимал короткие фильмы на своеобразную пленку, изготовленную из промасленной ткани с нанесенным на нее галогенидом серебра природного происхождения, защищенным обычным желатином, а затем демонстрировал их на полотне, прокручивая через барабан перед ярким фонарем. Фильмы были черно-белые. Сюжеты, как правило, скабрезные. Решение о контакте в Институте принял сразу же после рассмотрения кандидатуры, но изобретатель уже попал в поле зрения министерства охраны короны. Попытка выкупить захваченного «серыми» Бурда провалилась – агент не успел перехватить возок с арестованным. То, что Ожившие тени будут признанны в ведомстве дона Рэбы опасным колдовством, не вызывало сомнений, как и то, что там сделают с изобретателем. Через полчаса Бурд будет освобожден и переправлен в Торговую область Соан. Там, под крылом дона Кондора, его познакомят с азами киноискусства и предоставят возможность усовершенствовать свой аппарат. Такая у нас работа…
Вереница из пяти телег с осужденными выехала на пустырь, когда солнце уже поднялось над горизонтом. Впереди и позади скорбной процессии нестройной толпой шагали штурмовики с топорами на плечах; тощие тюремные клячи тащили деревянные клетки, в которых звенели цепями приговоренные к смерти. Глеб бросил в горошину микрофона: «Пора!» и продрался сквозь ветки, на ходу вскидывая парализатор.
Через несколько секунд все было кончено. «Серые» громоздились в пыли неопрятной копошащейся грудой, возницы кулями осели на передках телег. Глеб по очереди сбил замки, ребята из опергруппы вытащили заключенных наружу. Осмотрев освобожденных, Глеб уселся на землю, привалившись спиной к тележному колесу.
– Его здесь нет, – устало сказал неизвестно кому, и тут же добавил: – Никита, «подними» вон того борова.
…Монах, получив дозу стимулятора, икал и с перепугу никак не мог сотворить оберегающий знак, бестолково тряся пальцами перед заплывшим жиром лицом.
– Где Бурд Кривые зубы? – тщательно выговаривая слова, в третий раз спросил Глеб. – Его приговорили к смерти. Где он?
До толстяка наконец дошло, что от него хочет страшный незнакомец с закутанным черной тканью лицом. Он перестал икать и вполне связно прохрипел:
– Во дворце… ночью увезли. Дон Рэба… Помилован. По личному приказу Его Величества…– И все-таки я не понимаю, – сказал Глеб. – Почему именно он? Гайсано Толстого они прибили гвоздями к воротам. Седому оружейнику из пригорода, тому, что придумал счетную машину, сожгли в горне руки. Алхимику Шайгору вставили в уши кожаные воронки и заливали в голову кипящее масло до тех пор, пока оно не полилось из глазниц и ноздрей. А этого… Почему? – Потому что важнейшим из искусств… – ответил Раух и замолчал, не закончив фразы…