Вазифрия

Фаллен Нобл

Там не было духовной знати, там не было святых отцов, там восемь раз уничтожали и дважды задвигали засов. Про поцелуй провозглашали творения мирским сердцам и бдительно взирать пытались на помутнения в глазах. А было их достаточно, чтобы следить и выбирать по тяжелому дыханью и по раскрытым рукам, класть по каменной солонке на плиты круги и

дуги, птенцам сворачивая головы, мурлыча, словно кот Дарзи. Когтями, исполняя скрежет и вникнув в суть создания зла, противником считав народы, давая дочкам имена. По должному. Так, значит, надо. Пусть радость длится вечно здесь, черпая глубоко руками, испить бы сока на столе. Ключами двери отворяя, но не находят входа тут, следы, что уводили в дальность, терялись вскоре в темноте. Пустыми, длинными. Прохладой, наполнив путь, дорогу, троп.

Явления исчезли после тех долгих и горячих слов, что исходили из уст ребенка, нечаянно громкость не убрав, по передачам, переходам раздавшейся и вдаль, и в хлам. Там Герсаид, заботами полон, искал в идеях выход тот, что привел его к Вазифрии. И он не слышал этот рев. Он не видел разрушений. Не смог узреть он и того, кто, умирая, все же выжил. И он бы мог исправить все. На каждого урода в жизни найдется и другой урод. Один со злостью на народы, другой на радость, что живет. По громкой связи передал бы, что хочет слышать детвора, чистейшие мотивы мамок и суматошную песнь отца. Наследие делить с друзьями – какая жалкая игра. Что оставляют они, нам не важно. Его семья немного унывала и вскоре, уничтожив быт, отправившись к Туипнавдлаиру, приняла сок и пустилась в бой. Со смертью им дружить пришлось, и вспоминали лишь о том, что не спасли своего младенца, оставив на земле сырой. Отчаяньем полны их мысли, в сердцах колючая игла, и давит больно в это место, в клубнях дыма закрутят. Собрание устроить стоит тому, кому есть что сказать, но на том собрании

может услышать тот, кто захочет знать. Они погибли. Настрой погас, и, взглядом слезы выжимая, они уснули навсегда, противоречием наполняясь. Что же сын свой дар не знал, куда девать и для чего ему защита. Скитался он туда-сюда. И вскоре оказался где-то вдали от дома своего, который называл он в тайне Артамахама – Дикий Склон. Он там, на свет явился. И им гордился.

ГЛАВА 8

Был рад он хищникам в ночи. Питался ими он. Они же прочь сбегали, завидев его. Он был опаснее йокотов. Он был ужаснее ночи. Он монстр и чудак. Его бесстыжие ручища хватали псов и рвали пасть, и под неспешным шумом крыльев их он смачно поедал. Но больше не хотел так делать. Но безнадежная душа кидала под рассвет столетий ему лишь кукиш, ни гроша. Он поджидал за поворотом очередную жертву. Вдруг на него летит безмолвно опасный враг, ему не друг. То, скинув в поле горсть лотоза и поднимая в небо дар, Раскольница, сама Вазифрия стояла перед ним в лучах отражающегося камня, что посреди дорог упал и плохо, еле-еле, но все же местность освещал.

Молчала Герсаида, дочь и незнакомый сын молчал. Застыли их позы без движения и смотрели друг на друга. Такие же одинокие сердца, мечтатели, что затерялись в своих обыденных стихах и теплых снах. Соткала где-то паутину, воспела в воздухе души и, словно тощая старуха, пролезла в головы и сердца их. Она там тихо, на скрипучем, дряхлой поступью ловца, неспешно походила, молча, порядок в доме наводя и растопырив пальцы, соединила их сердца. Влюбилась! Что же теперь с ней будет? Какая польза от того? Она гнать прочь ее хотела, но та стояла на своем! Гигантским, тяжким грузом спадая на плечи голые ее, с мешком внимания и доли своей любимой и родной. Теперь прошения Герсаида

Конец ознакомительного фрагмента.