Вчерашний шпион
Шрифт:
— Хватит! У нас нет времени для тренировок в острословии и взаимного препирательства, — с тем же недовольным видом сказал Доулиш и почему-то уставился именно на меня.
— Только не надо вот так на меня смотреть! — отреагировал я. — Я ни в чем не виноват. Ни в чем!
— Ну разумеется, — рассудительно продолжил Доулиш. — Только в этой ситуации майор Шемпион очень скоро догадается, что твое обвинение в убийстве той девушки не больше чем уловка…
— Но со своей стороны мы должны сделать так, чтобы он понял, что и его уловка с убийством Фабра не произведет впечатления на наш департамент, — оборвав на полуслове Доулиша, вставил Шлегель. — Это тебе понятно?
— Нет,
Наступила долгая и мучительная пауза. Наконец Шлегель тяжело вздохнул и продолжил свою столь лихо закрученную мысль:
— Итак, тебе предъявляется обвинение в убийстве Мэлоди Пейдж. Очевидно, что обвинение липовое, но мы все же попытаемся на нем сыграть. А именно — по ходу дела перевести его на самого Шемпиона и наполнить его соответствующим фактическим материалом, чтобы оно звучало поубедительнее. Улавливаешь?
— Продолжайте, продолжайте, — ответил я Шлегелю. Тем временем я без разрешения достал сигару из коробочки на столе Доулиша и раскурил ее. Злоупотребление расположением начальства противоречило неписанным правилам поведения в департаменте, но сейчас ни у Доулиша, ни у Шлегеля не было времени мне об этом напоминать.
— Теперь предположим, что дело у нас пошло, — увлеченно развивал свою версию Шлегель. Чтобы быть полностью уверенным, что я достаточно твердо держу нить его рассуждений, он переспросил: — Предполагаем или нет?
— Да, да, предполагаем, — подчеркнуто заинтересованно ответил я, хотя и подумал, что ему не следовало бы проявлять такую щепетильность в отношении меня; я перестал обращать серьезное внимание на чьи-либо слова с тех самых пор, как обзавелся женой.
— Пока ты находишься под следствием по этому делу… — хотел было вставить свое слово Доулиш, но Шлегель как ни в чем не бывало прервал его и продолжил: — …тебя выпускают из-под стражи под залог. А ты сматываешься во Францию и упрашиваешь Шемпиона пристроить тебя где-нибудь у него.
— Но, насколько известно, обвиняемых в совершении убийства не выпускают под залог, — серьезным тоном произнес я. — Да-а! Чувствую, с вами так можно далеко зайти…
— Ну, пусть тогда это будет побег из-под стражи, — невозмутимо предложил новый вариант Шлегель.
— Полковник, наверное, слишком часто смотрит дешевые детективы! — с иронией в голосе обратился я к Доулишу.
— Что, опять не годится?! — возмущенно воскликнул Шлегель. — Ну а сам-то ты что предлагаешь?
— Мне кажется, что Шемпион не согласится с вариантом, при котором я выхожу из-под обвинения каким-то обычным способом. В этом случае он сразу заподозрит причастность департамента. А вот если департамент официально открестится от своей связи со мной и примется преследовать меня… то это может произвести на него нужное впечатление.
— Вот именно! Этот вариант полностью соответствует нашим планам, — подтвердил мою мысль Доулиш. По тому, как он это сделал, я только теперь догадался, что эти оба намеренно подталкивали меня к принятию этой идиотской идеи. Видимо догадавшись об этих моих мыслях, Доулиш попытался упредить мою возможную реакцию и сказал: — В руках у Шемпиона имеется довольно развитая агентурная сеть, и ты сам понимаешь… даже если ты окажешься на какое-то время в «Уормвуд Скрабс», он будет знать о каждом твоем шаге!
На нормальном языке его последние слова означали бы — «посидеть месяц-другой в тюремной камере следственного изолятора».
— Но только не уговаривайте меня признаться виновным! Не выйдет! — голосом, не терпящим возражений, произнес я.
— Ну что ты! Конечно, нет! Никаких признаний, — поспешил успокоить меня Доулиш. Но его слова вряд ли оказали на меня желаемое воздействие; мне, как, впрочем, и ему самому, было хорошо известно, что история деятельности департамента в немалой степени написана кровью тех простаков, которым сначала охотно сулили спустить все на тормозах или отпустить под предлогом «невменяемости», а потом, получив от них нужное признание, отправляли на казнь.
— И еще! Никаких тупоголовых адвокатов из нашего министерства юстиции. Вы готовите липовое обвинение, а я сам подыскиваю себе подходящего защитника, который выявит подстроенные вами ошибки следствия и прочие несоответствия для моего оправдания, — добавил я.
— Идет! Мы согласны, — вновь за Доулиша ответил Шлегель.
— Ладно, я проползу по всему этому дерьму… Только не надо заранее рассчитывать на то, что все получится именно так, как и задумано. Шемпион не дурак и никогда не пойдет напролом. Он обязательно попытается найти компромиссное решение… Ведь очень может получиться и так, что он в конце концов подыщет мне какую-нибудь непыльную работенку на одной из своих картофельных плантаций в Марокко, а сам будет посмеиваться над нами, — предположил я.
— Нет, я так не думаю, — ответил Доулиш. — Мы познакомились с его донесениями, которые он направлял в Лондон во время войны. Тогда он был довольно высокого мнения о тебе и, я надеюсь, остается при нем сейчас… Кроме того, Шемпион не станет попусту терять драгоценное время и побыстрее запустит тебя в дело. Как нам кажется, на него сейчас особенно сильно давят из Каира с тем, чтобы он наращивал поток разведывательной информации…
— И еще один момент, — в очередной раз не дав своему коллеге договорить до конца, заявил Шлегель, — у нас нет полной уверенности в отношении этой Бэрони. А вдруг мы ошибаемся? Вдруг она работает вместе с Шемпионом? Если это окажется так, то… — он краем ладони провел по горлу, как если бы это был нож, — …то нам не останется ничего другого, кроме как горько сожалеть о безвременно сошедшем в мир иной.
— Хм! Я и не знал, полковник, что у вас есть склонности к поэзии, — не удержался я в очередной раз поддеть Шлегеля.
Глава 12
В тюрьме «Уормвуд Скрабс» я оказался отнюдь не в первый раз. В 1939 году, как раз перед началом войны, все заключенные были переведены отсюда в другие места, а в здании разместили Управление военной разведки.
Несмотря на то, что с тех пор стены помещений неоднократно перекрашивались, была заменена вся водопроводная и канализационная системы, угрюмый вид тюрьмы от этого практически не изменился. В воздухе по-прежнему висел застоявшийся запах мочи, а даже самый тихий звук, резонируя от бетонных перекрытий и железных решеток, разлетался здесь в разные стороны мощным эхом. По ночам я не раз вскакивал с койки лишь от того, что кто-то там на первом этаже здания прокашливался… И вместе с тем тут было жутко тихо; как если бы все здесь содержащиеся заключенные глубоко вдохнули, чтобы в едином порыве завыть во все горло, но так и замерли в ожидании чего-то.
— Э-э… нет никаких оснований, препятствующих тому, чтобы вы могли пользоваться туалетными принадлежностями… приличным мылом, лосьоном для бритья там… Пижамой и домашним халатом в том числе, — рассудительно, но немного занудно произнес он и обвел взглядом стены моей камеры с таким видом, как будто оказался здесь впервые.
— Прошу заметить, что вы защищаете в суде меня, а не какого-то сутенера из Ист-Энда! — спокойно ответил я. — Поэтому займитесь лучше своим делом, а насчет дезодорантов я позабочусь сам.