Вдох, выдох
Шрифт:
— Ты не там мажешь, — шевельнулись губы Яны около её щеки, обдавая мурашками и ванильно-медовым тёплым дыханием. А глаза, знойно-пристальные и зовущие, говорили обратное, подстёгивая и прося продолжать начатое.
К ладоням присоединились губы. Кира прослеживала жадным, прерывистым дыханием линии тела Яны, прорисовывала их вожделеющей невидимой кистью. Вдох, выдох — плечо; вдох, выдох — пупок. Нырнув в его тёплую ложбинку языком, Кира застонала.
— Погоди-ка! Давай, я тебя тоже намажу, а то живо обгоришь, — внезапно осадила её Яна.
— Мучительница, — вырвалось у Киры. — Сколько можно меня мариновать?!
— Маринованная Лютова — моё любимое блюдо, — засмеялась Яна. — Но если она
Голос у неё был удивительно широкого диапазона: он мог как щебетать на высоких, режущих слух частотах, так и нырять в грудные, зрелые глубины. Сейчас он пророкотал где-то в районе тридцати пяти лет, ближе к сорока. Женщина в расцвете своих желаний и возможностей.
Мягкие ладошки затанцевали по телу Лютовой, запорхали смеющимися бабочками по спине в обжигающем аргентинском танго. Яна раззадоривала, дразнила, поддерживала огонь на ровном, стабильном уровне, мудро подпитывая его топливом слов, движений, взглядов, запахов. Углом поворота колен, частотой подъёма дышащей груди. Шириной завлекательного, сводящего с ума промежутка между тёплыми бёдрами. Даже мыслью об этих пыльных тополиных кронах она возбуждала, заставляла ревновать к предмету своих размышлений, вдохновляла завоёвывать место среди её дум.
— Ты не перестаёшь меня удивлять, — сказала Кира. — Сколько в тебе ещё всего скрыто? Знаешь, — она засмеялась, откидывая голову назад, чтобы ощутить щекой щёку Яны, скользнуть по ней в доверчиво-нежном касании, — после вскрытия замка пилкой я ожидаю всего, чего угодно.
— Тебя это настолько впечатлило? — усмехнулась Яна, нажимая тонкими, но сильными пальцами на ключицы Лютовой. — Да дело-то плёвое, замок самый примитивный, даже ребёнок справился бы. Это же не сейф.
— Ого, а ты и сейфы вскрываешь? — подаваясь всем телом назад, чтобы впитать больше близости, захватить больше площади тёплого соприкосновения, хмыкнула Кира. — Ты у нас медвежатник?
— Меня готовят во владелицы сейфов. — Умело массирующие руки Яны перемещались ниже, изучая, прощупывая мускулы и задевая чувствительные — или готовые к чувствам? — точки. — Но чтобы обезопасить себя от преступников, надо уметь мыслить, как они. Знать лазейки, способы. Просчитывать их действия и вовремя устранять свои уязвимости. От преступника тебя отделяет только добровольно выбранная сторона баррикад, но знаниями ты обладаешь теми же, что и он. Это очень тонкая грань, Кир... Папка мой охотно подтвердил бы, если бы был здесь. Давай-ка по пиву, а? А то горло пересохло.
Это предложение коснулось разгорячённой кожи отрезвляющей прохладой запотевшей стеклянной бутылки. Уже до предела заведённая поцелуями и солнцезащитным массажем Лютова снова ощутила себя сброшенной на ступеньку ниже, но огонь, умело поддерживаемый мудрой жрицей, продолжал жить и вожделеть.
— Ну давай. — Кира потянулась к сумке-холодильнику, пара доставаемых бутылок звякнула, блеснув нарядными этикетками. — Я, честно говоря, думала, что ты больше любишь изысканное дорогое вино...
— Ага, — фыркнула Яна. — А ещё устрицы и фуа-гра.
Она смачно чпокнула открывалкой, и над горлышком бутылки юрким хвостом джинна поднялся седой туман.
— Маман говорит, что пиво — плебейский напиток. — Она сделала глоток и с удовольствием чмокнула губами, лаская бутылку взглядом. — А между тем, и она, и мой папка — оба родом из СССР. Откуда она набралась такого снобизма — не знаю, но одно я знаю точно: деньги развращают. Поэтому лучше знать им настоящую цену. Не деньги делают тебя тем, кто ты есть. — Яна блеснула жёсткими и острыми, как коричневые стёклышки, проницательно-прохладными искорками в зрачках. — Не деньги, а то, что у тебя вот тут. — Она тронула пальцем висок — драгоценную черепную коробку, священное
Яна снова прильнула к бутылке, искренне наслаждаясь охлаждённым напитком. Она смотрела на пыльные тополя, на серую бензиново-никотиновую дымку смога над равнодушным городским муравейником, и спокойное, прохладно-трезвое презрение сквозило меж легонько тронутыми тушью ресницами.
— Не думай, что я — неблагодарная дрянь, которая не ценит вклад родителей в её воспитание и благосостояние. Я ценю и благодарю маму и папу, но на определённом этапе жизни человек начинает создавать себя сам. Как только он научился думать самостоятельно — всё, процесс пошёл. Тогда он начинает делать выбор — не потому что так модно или потому что так мама велела, нет. Он слушает себя, своё нутро. Это его выбор, собственный. Правильный или неправильный — покажет только жизнь. А если честно, не существует неправильных выборов, Кир. Просто все решения имеют те или иные последствия. Или ты в результате своего выбора на коне, или, извини, в жопе — вот и всё. Но даже тут всё относительно: чья-то жопа вполне может быть чьим-то раем. А иногда жопа бывает временная, с воспитательной или испытательной целью. Как скоро ты из неё выберешься?.. Тут уж всё зависит от того, что и сколько у тебя тут.
Яна опять коснулась пальцем черепной коробки и звонко засмеялась, будто перекатывая кристаллы чистого льда в горле, сделала большой, затяжной глоток пива и прильнула прохладными, пахнущими солодом и хмелем губами к губам Киры. Больше не осталось сдерживающих факторов, лопнула ею самой натянутая струнка мучительно-сладкого промедления. Она дала отмашку: «Можно». Клетчатый флаг взмахнул, моторы взревели, болиды рванули с места, линия жизни пересеклась с линией любви, и шершавая тёплая кнопка призывно упёрлась в ладонь, а губы плотно, осязаемо соединились под зябкой анестезией хмеля.
...Они с Яной были в клубе, когда ворвался вооружённый ОМОН. Музыка стихла, началось «маски-шоу». Киру положили на пол, и она не сопротивлялась, уверенная в чистоте своей совести. Яна кричала и билась, рвалась к Лютовой, но её оттеснили прочь.
— Ян, всё будет хорошо, во всём разберутся, — крикнула ей Кира.
Но уже в следующую секунду стало ясно: не разберутся. Кира непонимающе уставилась на пакетик с белым порошком, который достали из её собственного кармана. Это смахивало на цирковой фокус, только цирком здесь и не пахло, всё было очень серьёзно. Ей просто всунули пакетик в руку — вот и отпечатки. Получите, распишитесь — статья 228. Вместе с ней повязали ещё нескольких ребят. Согнутых в три погибели, со скрученными за спину руками, их выводили из клуба. Напоследок перед взглядом Лютовой проплыло бледное лицо Яны, прекрасное и грозное, с ручейками туши на щеках. Верхняя губа подрагивала от готового вырваться рычания, широко раскрытые глаза обещали кому-то далёкому очень крупные неприятности. Кира не услышала, а скорее, прочла по губам:
— Ну, мамочка, ты за это дорого заплатишь.
Так Лютова очутилась в камере.
— Господи, Кира, как ты могла скатиться до такого?! Сначала эти... извращения, а теперь вот наркотики! — причитала мама на коротком свидании в СИЗО. — Эта девушка, Яна... Ну зачем, зачем ты с ней связалась? Эти богачи всегда выйдут сухими из воды, даже если убьют кого-нибудь, а ты... У нас с отцом нет столько денег, чтобы тебя отмазать!
— Мам, наркотики мне подбросили, — глухо проговорила Лютова.