Вдруг охотник выбегает
Шрифт:
– Товарищ, ваше имя, – наконец, просипел кто-то за спиной.
Зайцев обернулся.
– Вы в зал говорите, – тут же одернул его тонкий надменный голос из-под фикуса. Гэпэушник привык, что вычищаемые юлили, потели, запинались. Ему не понравился этот прямо сидевший парень со светлыми, как у якутской собаки, глазами. Глаза глядели прямо, открыто. Мол, нечего скрывать, весь я как на ладони. При этом, казалось, сам парень ушел на глубину, как рыба, гэпэушник чуял это инстинктивно.
«Я с тебя гонор-то
– Зайцев, Василий.
– Громче, – потребовал гэпэушник. Он начал сердиться на трусоватую комиссию: холопы. – Вот я свое имя громко произнести перед народом не стесняюсь: Шаров Николай Давыдович, – отрекомендовался он.
– Очень приятно. Зайцев! Василий! – пророкотал баритон так, что эхо отскочило от потолка.
– Так-то лучше, гражданин Зайцев.
Начало было положено. Чистильщики заметно приободрились.
– Дата рождения.
Зайцев ответил.
– Вы громче говорите, – еще раз потребовал товарищ Шаров. На подопечных из комиссии он уже не рассчитывал: холопы. Снова все надо было брать в свои руки.
– Товарищи, – зарокотал Зайцев, – меня кто тут не слышит? Я в самое ухо повторить могу.
Смешного в его реплике не было ничего, но в зале порхнули смешки, улыбки. Зайцев понимал их смех. Сколько лет они вместе в засадах сидели, под ножи бандитские шли, убитых товарищей хоронили. Здесь своих не сдают. Никому. И опарыш гэпэушный это знает. Зайцеву противны были эти мероприятия для галочки: слушали-постановили, чистили и вычистили. Только время терять.
Лица перед ним были все молодые. Никому нет и тридцати.
Они не шутке смеялись. Они показывали зубы незваному гостю. И тот понял.
– Ты, Зайцев, по форме отвечай. Клоуном в цирке на Фонтанке работать будешь, а не в советской милиции.
– А какой был вопрос?
Публика тотчас включилась в ход поединка с интересом и злорадством. Шаров покопался в бумагах, взял листок. «Из анкеты», – понял Зайцев. Анкету эту он сам когда-то заполнял, размашисто подписав.
– А почему товарищ Серафимов не явился?
– В командировке он.
– Вчера еще не в командировке, а сегодня в командировке? Так, что ли? – тотчас прицепился Шаров.
«А Шаров ли он? – подумал Зайцев. – Больше смахивает на псевдоним партийный».
– Такая у нас работа, – четко доложил Зайцев.
Теперь анкету нужно пересказать своими словами, вот и вся чистка. Неудивительно, что мильтоны сидят и бесятся: очень им интересна зайцевская биография.
– Происхождение.
– Пролетарское, – четко ответил Зайцев.
– Отец.
– Отец неизвестен. Мать прачка. Зайцева Анна. О матери могу рассказать.
– Неизвестен, значит? – блеснула бритая голова. Шаров нырнул лицом в папку.
«Очки бы сменил», – с неприязнью подумал Зайцев.
– А вот тут у нас есть другие данные, – завлекательно начал товарищ Шаров. – В церковно-приходской книге запись есть ясная. Анна Зайцева сочеталась браком с Даниловым Петром Сергеевичем, звания купеческого. Петроград, год 1908-й.
Лицо Зайцева не дрогнуло. Ни тени не пробежало по нему.
– Мамашу мою папаша мой поматросил и бросил. Нагуляла меня моя мать, если вещи своими именами называть. Кто папаша мой был, извините, история покрыла мраком.
– А вот тут сказано: Анна Зайцева…
– Анн Зайцевых, я извиняюсь, в Петрограде как грязи. Вы на что намекаете?
Шаров изобразил сокрушенный вздох. А голос его ничего не изображал – металлический, наставительный.
Зайцеву некстати вспомнилась паутина из утреннего сна. А следом всплыло детское воспоминание-присказка: тьфу-тьфу-тьфу, куда ночь, туда и сон.
– Да не намекаю я, товарищ Зайцев. Я прямым текстом говорю. Ввели вы в заблуждение советскую милицию и советский народ.
Конец фразы потонул в громком визгливом хохоте. Все обернулись на подоконник. Ржала задастая немолодая бабища, из-под юбки торчали ноги-колоды в ботах.
– Ой, не могу, – верещала она.
Зайцев понадеялся, что его лицо не выразило ничего.
– Вы, гражданка… Гражданка!.. – засуетился гэпэушник. – Это сотрудница? Или вы сотрудница и ведите себя прилично, или покиньте зал!
С таким же успехом он мог бы таранить носорога в его железный зад.
Паша знала, как обращаться с мужским полом. Ее кулака боялись пьяницы Фонарного переулка. Она утерла раскрасневшееся лицо полой кофты.
– Да я и свидетель. Чего? Знала я Нюрку вашу.
– Не мою, а упомянутую гражданку Анну Зайцеву. Вы ее знали?
Он весь прямо зацвел малиновыми пятнами. Короткая шея быстро налилась кровью. «Вот таких удар обычно хватает, и привет», – мимоходом отметил Зайцев.
– Отвечайте по форме, гражданка! Не на рынке. Ваше имя, должность.
Гэпэушник занес над листком перо «Рондо». Приготовился писать.
– Да я не скрываюсь. Прасковья Лукина. Дворник моя должность.
Товарищ Шаров и слова вставить не успел. Паша снова оживилась.
– Так вот. Та еще дамочка была Нюрка Зайцева. Вы уж простите, товарищ милицанер. Вы человек советский, вам не понять, может. Старые времена, там как было?.. Много ли стиркой наберешь? Кто папаша ихний – только боженька знает. Потому что Нюрка была женчина веселая.
Шаров на миг отвлекся от того факта, что Паши в этом зале быть не должно.