Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
Дисциплинированные официантки ходили между белыми столиками. На чистых стенах висели достойные картины. Буфет радовал женщин, да и не только женщин, обилием гастрономических деликатесов, фруктов, конфет. Тут же работал книжный киоск. Людей толпилось возле него ничуть не меньше, чем у буфета.
Именно к этой столовой была прикреплена редакция журнала, где работал Игорь Матвеев. Порядки и обычаи здесь существовали такие, что каждый клиент имел свой определенный стол и место за этим столом. Поскольку Игорь не имел ни своего стола, ни места, то он приспособился ходить обедать ближе к закрытию столовой, когда людей случалось меньше и
— Майор, давайте сюда. Составьте компанию. — Полковник Кутузов сидел за столом у окна, задернутого огромным, как киноэкран, тюлевым занавесом. Кутузов служил редактором отдела культуры и быта. Игорь знал, что Кутузов не только полковник, но и писатель. Автор нескольких книг. Человек серьезный, в суждениях независимый.
— Спасибо, товарищ полковник, — сказал Игорь, отодвигая стул.
Кутузов чуть улыбнулся, сказал, не спуская с Игоря пытливого взгляда:
— Василием Дмитриевичем меня зовут.
— Я знаю.
— Чего это вы как в воду опущенный ходите? — спросил Василий Дмитриевич напрямик. Взял из хлебницы черную корку и начал мазать ее горчицей.
— Заметно? — покраснел Игорь.
— Не то слово — заметно. — Василий Дмитриевич откусил хлеб. Даже вздрогнул — такой горькой была горчица.
— Чувствую, возвращаться мне нужно восвояси, — признался Игорь.
— Где вы служили?
— Последнее время во Львове, в окружной газете. А по образованию я строевой офицер. И проходил службу в Закарпатье.
— Красивые места.
— Да, красивые. А меня в столицу потянуло. Ухватился за предложение, серьезно силы свои не взвесив.
— Творчество — это не штанга, — возразил Василий Дмитриевич. И опять чуть-чуть улыбнулся. — Это штангу можно взвесить. А творческие силы раскрываются не вдруг, не сразу… Вы не торопитесь подводить черту. Вас, майор, Игорем зовут?
— Игорем.
— Так вот, Игорь. Вы прежде уверенность обретите. Потом и весы не потребуются… Как я догадываюсь, у вас с Резиновым нелады.
— Я очерк из командировки привез. И он изуродовал его, как бог черепаху.
— Естественно, — не удивился Кутузов. — Резинов очень достойный человек, с богатейшим служебным опытом… Но совершенно глухой к слову. Представьте себе, что полковника, не знающего нотной грамоты, не имеющего ни малейшего слуха, назначили художественным руководителем ансамбля песни и пляски военного округа только потому, что он прекрасный командир дивизии, хороший тактик, строевик… Не можете представить? Потому что такого не было и, думаю, никогда не будет. А вот в журналистике подобных примеров, к сожалению, можно привести не один.
Игорь покачал головой, просто не зная, что ответить Кутузову. Но, судя по всему, редактор отдела культуры и быта и не ожидал от него ответа. Увидев приближающуюся официантку, он взял меню. Сказал как бы между прочим:
— Вы покажите мне свой очерк. Я прочитаю. Потом поговорим.
Герасим Обочин — Жанне Луниной.
«Сколько мы с тобой не виделись? Я подсчитывал, подсчитывал — и у меня получается восемь лет. Это, конечно, много, если учесть, что знал я тебя только с пятого класса, а влюбился в девятом. Значит, визуально знакомы мы были всего лишь пять лет. А пять, естественно, меньше восьми. Это, как ты любила говорить, даже ежу понятно.
Что еще понятно ежу? Ну, адрес твой я достал самым простым путем. Моя мать попросила об этом
Вот видишь, я по-прежнему выкладываю все сразу. И по-прежнему во мне нет никакой тайны. Я помню твои слова, которые ты сказала мне на выпускном вечере, когда я пытался поцеловать тебя на лестничной площадке четвертого этажа, а ты отталкивала меня и вертела головой так, что я думал — она у тебя отлетит. Ты сказала тогда мне: «Ты какой-то очень простой. В мужчине всегда должна быть заложена тайна. Без тайны неинтересно».
Признайся, ты сама все это придумала или от кого-то услышала? Я потом часто задумывался над твоими словами. Все-таки человека любят не за тайну. Есть что-то другое. Даже, мне кажется, наоборот, в любимой, любимом мы находим близкое, понятное… Иначе как же?
Ты, наверное, слышала, что после института я был командирован в Монголию. Работаю здесь уже два года. Помогаю строить дома, школы, детские сады… В декабре рассчитываю приехать в отпуск.
Очень хочу встретиться с тобой. Сама видишь, это даже ежу понятно.
Когда командир первого батальона подполковник Хазов вышел, в кабинете полковника Матвеева стало тихо. Так тихо, что возникло тиканье часов, стоящих в углу на сейфе, — так можно заметить вдруг стук дождя в стекло. Увы, на стекло беззвучно ложился снег, касался его, скользил вниз. Лес, дорога за окном белели весело и грустно — в несовместимости этой было что-то зовущее. Хотелось выйти и шагать без дороги, без цели. Трогать снег ладонями. Говорить с ним как в детстве.
В форточку свежий воздух и вместе с ним запах снега проникали едва-едва, потому что форточка была с тетрадную страницу, а рамы оклеили солдаты — оклеили старательно. Болело сердце. Не то чтобы хотелось стонать и набирать телефон санчасти. Но было нехорошо. Напряженно. И табачный запах, казалось, лежал в груди, как на плече может лежать скатанная солдатская шинель. Было ощущение утраты, невозвратимости чего-то. Молодости, радости, любви. Или, может, просто тоска была.
Матвеев посмотрел на часы.
Со временем как-то не клеилось. Даже самый четкий распорядок пасовал перед минутами, которые в конце рабочего дня складывались в час, в полтора. К тому ж нередко случались дела непредвиденные, тогда приходилось засиживаться допоздна, звонить домой, чтоб не ждали к ужину, выслушивая в ответ длинные и нравоучительные рассуждения о режиме, о том, что человек, соблюдающий режим, может принести больше пользы Родине и армии, чем человек, не соблюдающий режима, пусть даже с самыми благими намерениями.
— Мама, ты права. Буду стараться, чтобы такое случалось реже. Да, да… Или не случалось совсем.
Сегодня же, конечно, следовало уйти домой вовремя, чтобы после ужина обдумать завтрашнее выступление на однодневном совещании сержантов в связи с предстоящими тактическими учениями. Но…
Командир первого батальона подполковник Хазов появился в штабе полка в конце дня. И через дежурного по штабу попросил полковника Матвеева принять его по личному вопросу.
Никто не назвал бы Хазова «светом в окошке», равно как никто бы не назвал его и «валенком». Было в нем что-то от буквоедства; иногда он без достаточных оснований впадал в панику. Но при всем при том дело свое любил, человек был честный, не подлый, не завистливый.