Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
— В Каретное.
У него были деньги на кино и на мороженое, он спрятал их в карман брюк. Вернее, в кармашек для часов, которых у него не было. В их городе такие кармашки ребята почему-то называли пистончиками. И он спрятал туда деньги. И бежал, не чувствуя земли, к Приморскому бульвару, потому что точно знал: она будет там сегодня. Будет.
Он не видел ее все школьные каникулы. Она уезжала к бабушке в Кисловодск. А теперь вернулась…
Конопатый Либерман схватил его за локоть и, дыхнув запахом чеснока, напомнил:
— За тобой марка Северного Борнео.
— Отстань,
— Я приду в семь утра.
И он действительно пришел в семь утра, несмотря на проливной дождь. В буквальном смысле вытащил Матвеева из постели, хотя тот грозился набить ему морду и вообще искалечить.
Искалечила Либермана война. В сорок втором под Краснодаром ему выбило оба глаза. Но марки он собирать так и не бросил…
Матвеев по-прежнему не чувствовал под ногами земли. Видел перед собой лишь красный отблеск солнца, наполовину утонувшего в море. И небо, которое из голубого превратилось в синее.
В городском саду играл духовой оркестр. Его было слышно далеко, на многих улицах.
Наконец показались старые памятники Приморского бульвара. И он сразу увидел ее. Она шла под руку с моряком, как когда-то шла с ним, с Матвеевым, сквозь туман к морю.
Она смеялась…
А моряк был высокий и красивый. Он не смеялся, просто что-то рассказывал.
— Здравствуй.
Она посмотрела мимо Матвеева. Даже не поняла, что это сказано для нее.
Жанна дежурила при «Скорой помощи». На вызов выехали около восьми, но случай оказался сложный. У старушки была острейшая недостаточность кровообращения, которая выражалась в форме удушья. Все симптомы указывали на сердечную астму и отек легких: дыхание значительно учащено, больная «ловила воздух»; как и следовало ожидать, были профузный пот, кашель, прекардиальные боли… Хрипы в легких, вернее, суховатый характер хрипов, вначале несколько озадачили Жанну, ибо она вдруг засомневалась, не бронхиальная ли это астма с неизбежным для нее введением адреналина, противопоказанного астме сердечной из-за способности повышать давление. Давление у старушки было и без того повышенное. Жанна наложила венозные жгуты на конечности. Поставила круговые банки, сделала ножную горчичную ванну, стараясь таким бескровным «кровопусканием» отвлечь в большой круг кровообращения значительный объем циркулирующей крови. Ввела старушке морфин. Словом, сделала все, что было в ее силах, предупредив расстроенных родственников, что завтра же утром старушку нужно отвезти в больницу.
Шофер «скорой помощи» Кудлатый по прозвищу Лелик был ровесником Жанны. И она нравилась ему, как нравились все сестры поликлиники, потому что они были молодыми, в то время как из врачей молодой была только Жанна. С Леликом всегда трудно было выезжать на вызов, ибо следовало постоянно находиться в напряжении: никогда не угадаешь, какая ему взбредет в голову фантазия, куда заставит положить руку, причем всегда на самом трудном участке дороги, испокон веку не знавшей асфальта, — на плечо ли или на колено…
Ничего не ведавшая об обычных шалостях шофера Кудлатого Жанна в первом же рейсе нанесла ему удар в лоб при внезапной попытке запустить руку под ее белоснежный халат. Удар был не очень сильный, и не потому, что Жанна отлично усвоила в институте:
Сказать, что на машину было больно смотреть, значило не сказать ничего. Мокрые от росы березы, казалось, рыдали навзрыд. Дуб же, наоборот, грозно сверкал листьями, словно очами.
— Ты того, — сказал Лелик угрюмо, — принимай натощак седуксен.
Он ходил вокруг машины как пришибленный. Охал, приседал. Цокал растерянно… Жанна накапала Лелику валокордину.
— Ты того, — сказал он. — Ты молчи… А я скажу, что лось выскочил на дорогу. Они здесь, гады, на тебя прут, а ты на них не смей…
— Хорошо, — согласилась напуганная Жанна. Но, подумав немного, добавила: — Только договоримся. Ты мое нижнее белье не проверяй. У меня там все в порядке. Заметано?
— Заметано, — согласился Лелик.
И действительно, больше явной «агрессии» по отношению к Жанне Кудлатый не проявлял. Но все равно мог вдруг коснуться локтя, плеча, как бы обращая ее внимание на ту или иную достопримечательность пейзажа. Жанна пресекала даже и эти малые вольности, однако теперь уже более спокойными методами, ибо еженедельный ремонт машины был выше финансовых возможностей райздрава.
К освещенному подъезду поликлиники — здания нового, из бетона, в два этажа — «газик» Матвеева подъехал одновременно со «скорой помощью». Жанна, накинувшая поверх халата пальто, спешила к занесенным снегом ступенькам и тут вдруг услышала:
— Добрый вечер.
Повернувшись, увидела возле «газика» офицера. Темнота и снег мешали разглядеть его лицо, но по голосу она поняла, что это тот самый полковник, что однажды подвозил ее со станции до Каретного.
— Здравствуйте, — сказала она, кажется, слишком громко — может, боялась, что непогода проглотит звук ее голоса.
Матвеев шел к ней, на свежем снегу четко отпечатывались следы. Было радостно смотреть и на него, и на его следы, и на пятна света, падающего из окон дежурной комнаты.
— Вот приехал к вам в гости, — без улыбки сказал Матвеев. А может, она была, эта улыбка, тонкая, едва уловимая. И просто незаметная в темноте. — Приглашали. Не отказывайтесь.
— Не отказываюсь, — сказала Жанна и протянула руку.
Она взяла его ладонь и повела его вверх по ступенькам. Так они и шли, держась за руки. Шагал он легко, словно ему тоже недавно исполнилось двадцать четыре года.
Ординаторская была пуста. Ключ торчал в дверях. Жанна повернула ключ и жестом пригласила полковника пройти.
— Вот уж не думала, что увижу вас, — сказала она весело, когда он снимал с ее плеч пальто. — Вы тоже раздевайтесь. И сейчас попьем чаю.
В ординаторской были стол, диван, обтянутый серой тканью, койка с белой простыней под прозрачной клеенкой.
— Как вам тут живется-можется? — спросил Матвеев.
— Без скуки.
— Очень важный фактор.
— От нас зависящий.