Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
— Всегда? — недоверчиво спросил Матвеев.
— При отсутствии патологических отклонений.
— С наукой не спорят, — сказал Матвеев и опустился на диван.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовалась она, вглядываясь в его лицо. Ни знакомая, ни любимая, а самый настоящий доктор.
— По-разному.
Она села рядом. Взяла его руку. Сказала, словно он был маленький-маленький:
— А теперь посчитаем пульс… Так. — Она смотрела на свои часы. И он видел, какие у нее густые брови и ресницы, не накрашенные. — Снимите
— Нет, — он покачал головой. — Мне просто захотелось посмотреть на вас. Не знаю почему…
— Смотрите, смотрите, одно другому не мешает. Вам давно мерили давление?
— Около года назад.
— Головные боли бывают часто? — Она уже сжимала черной плотной материей его руку выше локтя.
— Бывают, — признался он.
— Курите? — И вдруг вспомнила! — Впрочем, об этом я уже спрашивала вас однажды.
И ему сделалось приятно и хорошо оттого, что она вспомнила, как предложила закурить и как он сказал, что натощак не курит.
— Ни фига!.. — словно невзначай, пробормотала она, глядя на круглый маленький прибор, в котором прыгала стрелка. — 160 на 110.
— Это плохо? — разумеется, без испуга, наоборот, с заметным равнодушием к собственному здоровью спросил он.
— Верхнее терпимо. А нижняя цифра мне не нравится. Поднимите рубашку, я вас послушаю.
Слушала Жанна долго. И со стороны груди, и со стороны спины. Как-то особенно выстукивала пальцами. Наконец строго-настоятельно заключила:
— По таблетке раунатина три раза в день. Необходимо сделать завтра же электрокардиограмму. И показаться хорошему специалисту-кардиологу.
— Это можно сделать у вас?
Она удивилась его вопросу. Посмотрела на него, как бы вдумываясь в слова. Кажется, что-то поняла. Сказала:
— ЭКГ можно сделать завтра до одиннадцати часов. А хорошего кардиолога нужно искать не ближе чем в Ленинграде.
— Завтра утром я вас, наверное, уже не застану? — спросил Матвеев.
— Я буду ждать вас, — ответила она. — Не торопитесь. Я сейчас сбегаю за чаем.
— В другой раз. Хорошо, Жанна?
— Хорошо. Только назовите свою фамилию, чтобы я могла записать вас на ЭКГ. И если не военная тайна, как все-таки вас зовут?
— Я представлялся вам однажды.
— Вот видите… Это было так давно, что я уже позабыла.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Начальник полковой гауптвахты прапорщик Селезнев Григорий Прокопьевич в 9.00 был уже у дежурного по части. Дежурный кивнул на стул. Сказал:
— Обожди. Вызовут.
Утро было темное. Рассвет чуть брезжил. Мокрый снег прилипал к стеклам окон. И офицеры, входившие в комнату дежурного, первым делом снимали шапки, стряхивали снег прямо у порога.
Дежурный по полку, капитан с красной повязкой на рукаве, устало морщился, когда очередной входящий снимал шапку и, тряхнув ее, говорил:
— Ну
«Ранняя зима», — подумал Прокопыч. И произнес эти слова вслух.
— Зима, она и есть зима, — не глядя на него, ответил капитан, всем своим видом показывая, что он страшно занят.
Прокопыч гадал, для чего он понадобился командиру полка. Никакой вины, кроме уклонения от контрольных заданий в заочном техникуме, он за собой не чувствовал. В заведении его, так он величал свою гауптвахту, все было в полном порядке. А вот контрольные по физике и немецкому языку еще за прошлый учебный год были не отправлены.
«Это точно, — подумал Прокопыч, — значит, сообщили, собаки, командиру части».
Наконец капитан сказал:
— Селезнев, можете пройти к полковнику.
Прокопыч встал, оправил китель. Вздохнул. И направился к двери, обитой кожей.
— Товарищ полковник, — зычно и четко доложил он, — прапорщик Селезнев по вашему приказанию прибыл.
Полковник явно был не в настроении. Веки опущены. У рта, как трещинки, расползались недовольные, брезгливые морщинки. Перед ним лежала папка с какими-то документами. Он листал их. И даже не взглянул на Прокопыча.
Прапорщику стало не по себе. Он стоял посреди кабинета, недалеко от широкого письменного стола. В пепельнице дымился окурок. Дымок извилисто полз вверх, к стене, где висел портрет министра обороны в тяжелой багетовой раме.
Окна кабинета были задернуты голубыми шторами. Белесые квадраты, расчерченные рамами, просвечивали сквозь них. Значит, уже светало.
Полковник внезапно поднял голову, строго посмотрел на Прокопыча.
— Прапорщик Селезнев, какие у вас отношения с Мариной Соколовой?
— Мы дружим, товарищ полковник.
— Кончайте дружить. Пора жениться.
— Слушаюсь, — упавшим голосом сказал Прокопыч. После этих слов взгляд полковника будто бы помягчел.
— Садись. — Полковник подвинул к себе папку. Спросил: — Откуда Становой узнал твой адрес?
Прокопыч не сел. Он подвинул было стул, но, огорошенный новым вопросом, остался стоять.
— Видите ли…
— Не вижу, — отрезал полковник. — Говори конкретно. У меня мало времени.
— Летом я отдыхать ездил. Пионеры попросили выступить. Там пионерлагерь, «Орленок» называется. А потом… В местной газете пропечатали, как я пионером воевал.
— Хорошо, — улыбнулся Матвеев. — Самодельщиной занимаешься? Орден выпрашиваешь?
Прокопыч побурел от возмущения:
— Какой орден, я ничего не знаю!
— Все ты знаешь, Прокопыч. К ордену ты был представлен. А значит, его заслужил. Полк поддержит ходатайство Станового. Впрочем, как у тебя с учебой…
— Не так уж чтобы очень… Но стараюсь… — Прокопыч закашлялся, вытер пот.
— В твои-то годы… Стыдно об этом напоминать. — Лицо полковника опять стало недовольным.
Присевший было Прокопыч поспешно поднялся.