Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
Любомир положил руку на перила. Когда он пришел в армию, перил этих не было. И моста не было тоже… Машины шли бродом, вода крыльями била из-под колес. А старшина Ерофеенко сказал, что вот по этой хилой речушке семга — дорогая рыба — к месту нереста пробирается супротив течения. Так и сказал старшина: супротив…
И никто из молодых солдат, сидящих тогда со старшиной в машине, не знал, не ведал, что первый мост через эту шумливую речку будет построен их руками.
Вода была холодная, а течение
Кто-то идет по мосту за спиной. Любомир не видит, кто это, но шаги не те, которые он ждет. Другие шаги. Так шагают люди, обутые в сапоги. В солдатские сапоги на резиновых подошвах. С железными подковами на каблуках.
Точно. Старшина Ерофеенко. Ну и ручища у него, ладонь хоть с лопатой сравнивай.
— Отбываешь, Соколов, значит… — говорит старшина и облокачивается на перила.
— Самому не верится… — сознается Любомир.
— Понятно.
Эх, старшина Ерофеенко! Видно по глазам, хочет он еще что-то сказать, но то ли слов не подберет, то ли стесняется. Удивительно, если стесняется… Наконец:
— Я ведь тоже не здесь родился. А когда приехал, вышел на дорогу с чемоданчиком в руках. После войны, после Европы. Посмотрел окрест. И честно скажу, приуныл… Справа серо, слева серо… Я ведь воронежский…
Старшина замолчал. Кашлянул. Потом спросил:
— Значит, по плотницкому делу продолжать хочешь?
— Плотник я.
— Хорошо это… А может, останешься? Стройка здесь большая предполагается. Одних жилых корпусов штук двадцать будет.
— На родину тянет, — сказал Любомир. — В места родные. Да разве все расскажешь. Не умею я складно говорить.
А зачем складно? Можно и просто так, как говорится, своими словами. Дескать, есть в Одесской области станция Веселый Кут. Не слыхал? Зря. Белые домики с крашеными ставнями, сады, виноградники, нефтебаза, элеватор, кукурузный завод… Скорый поезд останавливается здесь на одну минуту. С тяжким вздохом упадут на перрон бумажные мешки с почтой, кто-то суетливо вскочит в вагон, сжимая в потной ладошке билет… Громыхнет колокол. И последний вагон мелькнет за семафором; короткий вагон, с круглыми буферами…
Подростком Любомир охотно приходил к отцу на железную дорогу. Отец и по сей день работает стрелочником. А с сыном отец говорил:
— Слыхал, как наш век люди умные кличут?
— Атомный.
— Атомный — само собой… Но главное — век автоматики. Так что, Любомир, либо на инженера учись, либо выбирай такую профессию, которая еще долго будет нужна людям.
Первая табуретка, сделанная собственными руками: выпиленная, выструганная, склеенная.
— Ставлю пятерку, —
Вытер со лба пот Любомир. Поднял табуретку и торжественно принес домой.
— Вот, мама… Примите подарок…
У матери слезы на глазах. От радости, конечно… В доме и получше вещи есть. Но табуретка самая дорогая. Она и сейчас цела. Нет ей износу.
Три года работал Любомир в колхозе, в строительной бригаде. Ставили баню, амбары, птицеферму…
Осенью поезд вез Любомира через всю страну. И чем ближе к северу, тем удивительнее и суровее становилась природа: серые камни, серые озера… И небо с низкими бескрайними тучами.
Север. При одном этом слове тоскливо сжималось сердце.
Далекая земля. Безрадостная.
Но радость пришла. Неожиданно… В пальто с белым воротником. В белой шапке из искусственного меха. Радость со звонким, как стук весенней капели, именем Майя.
Метеорологи жили за озером. Майя запускала зонды. И Любомир однажды помогал ей. Потому что был ветер, шар рвался в небо — удержать его было трудно.
Шаги. Ее шаги… Легкие и частые. Будто она едва касается земли. Девочка с шариком.
— Ты почему молчишь? — спросил он.
— Я не знаю, что говорить, — ответила она.
— Значит, все уже сказано?
Она кивнула. Грустно, обиженно…
— Они пролетят быстро, эти шесть месяцев. Сто восемьдесят дней…
— Сто восемьдесят два, — поправила она.
— Ты подсчитала…
— Здесь длинные зимы, — пожаловалась Майя. — И мало солнца.
— Когда ты приедешь в Веселый Кут, у нас будет весна. И молоко будет парное. И ты будешь пить его каждое утро…
— Не знаю.
— Почему? Ты не любишь парное молоко? Просто ты выросла в городе и никогда не пила настоящего парного молока. Правда?
Майя пожала плечами.
— Ты говори, — настаивал он.
— Все может измениться.
— Не понимаю.
— Это заметно.
Он, кажется, обиделся.
— Ничего не стоит на месте, — пояснила она. — Тут и понимать нечего.
— Ты разлюбишь меня?
Майя отрицательно покачала головой.
— Здесь тоже, между прочим, нужны плотники. И учиться можно в вечерней школе.
— Плотники везде нужны. И учиться везде можно.
— И девчонок везде хватает.
— Ты единственная…
— Не знаю.
— За такой ответ в школе двойку ставят. И не зря…
— А что зря?
— Зря ты киснешь… Это не я придумал правило, что после техникума нужно отработать два года, куда тебя пошлют.
— Я тоже это правило не придумала.
— Не будем винить друг друга.
— Я и не виню. Просто мне нужно уходить. У меня дежурство… Счастливого пути.
И опять шаги. И дорога…