Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
Он много раз ходил по этой дороге. Ходил с ребятами, которых едва ли увидит еще. Потому что жизнь у всех разная. Потому что забываются адреса. Имена забываются тоже…
…Разве все вспомнишь, что было за это время… Эх!
Под мостом по-прежнему шумит река. Но солнечных бликов на воде больше нет. И теней тоже… Дорога, спускавшаяся к мосту, круто взбирается на противоположный берег и разбивается на две.
Стоит над рекой мост. Дуют над ним ветры, плывут облака, падают листья. Катят по мосту машины, шагают солдаты… Надежный мост. И два берега, как один…
Это хорошо, если человек может построить мост. И не только мост от берега до берега… А что гораздо сложнее — от сердца к сердцу, от человека
А уже темнеет. Автобус пройдет с минуты на минуту, и тогда решать уже будет некогда. Тогда решать будет поздно. И кричать слова прощания просто смешно. Там, и домике за озером, их не услышат. Вот он, домик с желтыми окнами. И дорога туда прямая, гладкая, охваченная вечерним морозцем.
Качнул светом фар автобус. Поплыли куда-то в сторону настил моста и перила. Поплыли, словно во сне…
До свидания, автобус! Нам с тобой не по пути. Кажется, я на «ты» с этим краем, этой землей. Низким солнцем и голубикой… Ночами и просторами. Деревянным мостом, построенным мной и моими товарищами. Кажется, я еще много построю здесь. И домов. И бань. И табуреток. Здесь, на родине. На моей родине. На нашей.
Стук, стук… Откройте дверь, девчонки. Не пугайтесь. Свои. А глаза у Майи счастливые, красивые и цвета… Да при чем тут цвет! Любимые глаза. И все!
— При чем тут цвет? — кажется, вслух произнес Любомир. Впрочем, не кажется, а точно. Ибо Майя услышала. Спросила:
— Какой цвет?
— Это я просто так, — вздохнул Любомир.
— Давай ужинать. А придет сестренка, поговори. Это я тебе от всего сердца советую. И еще, — Майя подняла палец, а глаза и складки над тонкими губами стали жесткими, не злыми, но все-таки жесткими: — Нужно серьезно подумать, как нам с тобой жизнь определить. Когда женились, разговор шел об одном сезоне. Живем здесь уже третий. Я не собака и не кошка. Я хочу жить как человек. Игра в единственное кресло — шутка забавная. Мне нравилась играть и в куклы. Но теперь я стала взрослая. И хочу жить… Не перебивай. Я знаю, что ты скажешь… Я согласна строить, добывать, осваивать, защищать, выполнять и перевыполнять… Но во имя жизни, а не жить во имя этого… Я считаю, что всякий нормальный человек должен рассматривать в философском плане достойную, честную, счастливую жизнь как цель. Глаголы, которые я перечислила, лишь метод для достижения этой цели. И я, лично я не собираюсь подменять цель методом…
— Ты того, — насупился Любомир, — не ляпни это где-нибудь на людях…
— Глупенький, — пожалела Майя. — Тебе книги серьезные читать надо. И вообще повышать образование.
— Где я тут повышу? — махнул рукой Любомир.
— Начни с самообразования. Выпиши журналы «Коммунист», «Партийная жизнь»… А ты утыкаешься в «Человек и закон» и полагаешь, что с его помощью станешь философом.
— Может, ты и права.
— Конечно. Ну что там — одни детективы.
— Я про другое… Может, нам на Украину подаваться нужно? В хорошие жилищные условия? У бати там такая хата-пятистенка.
— А удобства? — насторожилась Майя.
Любомир улыбнулся во весь рот.
— Удобства! — Он поднял большой палец. — Корова, две свиньи. Четыре десятка кур. Уток сколько, не знаю. И еще батя кроликов держит. Шапки меховые, сама знаешь, сейчас в цене.
— Нет, — сказала Майя. — Если уезжать отсюда, то непременно в город. Строители даже в самой Москве нужны.
— Ишь куда прицелилась.
— Целиться нужно высоко, чтобы взлететь хотя бы наполовину.
— Садись за стол, — махнул рукой Любомир, была у него такая привычка. — Завтра я с Ерофеенко посоветуюсь. Может, он что подскажет насчет квартиры.
— С Матвеевым нужно советоваться. С Матвеевым, — отодвигая
Они уже заканчивали ужинать, когда в коридоре стали слышны шаги и в комнату вошла Маринка. Ни слова не сказала, глаза опустила. Сняла шапку, пальто. С какой-то особой тщательностью, словно руки плохо слушались ее, повесила пальто и шапку на вешалку. Глядя в пол, обошла стол и села в кресло.
— Иди ужинать, — сказала Майя и кинула озабоченный взгляд на Любомира.
— Мы тебя ждем, ждем, — пояснил он. — Так и сил не хватило.
— Я не хочу, — не поворачивая головы, ответила Маринка.
— Почему? — удивился Любомир. Маринка наконец удостоила взглядом брата.
— Аппетита нет.
— Странно… — Брат заерзал на стуле.
— Господи! Ты совсем как малое дитя, — громко возмутилась Майя. — Тебе бы поговорить с сестренкой. Серьезно, по-мужски. А в твоих мозгах одни странности.
— Ты мои мозги не трожь, — обиделся Любомир. — За своими следи, чтобы они были в порядке.
— На этот счет у тебя напрасные волнения.
— У меня вообще никаких волнений нет.
— Очень печально. Иногда и нужно поволноваться. Особенно за родную сестру.
Маринка, напружинясь, оперлась худыми руками о подлокотники. Сказала хрипло, словно простуженная:
— В своих делах я разберусь сама.
Лиля — Игорю.
«Мой милый дядечка!
И опять вокруг меня тишина. И сосны. И скучное серое небо. Озера прямо-таки сонные. Но рыбка в них есть. Спасибо Великому, что привил мне страсть к рыбалке, иначе с тоски здесь можно просто очуметь.
За время моего отсутствия в гарнизоне ничего не изменилось. Правда, появились новые люди — молодые солдаты, молодые офицеры. Весной и осенью всегда бывают такие перемены.
Но беда в том, что все заняты делом. А я бездельничаю. Устроиться работать здесь негде. По дому делает все бабушка. Читаю. И хожу в клуб. Есть у меня здесь подруга — Ольга Сосновская. Я тебе о ней рассказывала. Муж ее начальник клуба… Маленькая отдушина.
В субботу в сумерках ловили с отцом судака. На кружки. Я вытащила трех. Двух под килограмм каждый. А третий — кило восемьсот. У Великого четыре раза срывалось. Он тоже поймал трех. Только небольших.
Вот и все. Писать просто нечего. Краем уха слышала, что ты можешь приехать в командировку. Приезжай. Есть вяленый судак. Не забудь захватить пива. Сам знаешь, в гарнизоне сухой-пресухой закон.
Обнимаю! Успехов тебе. Приветы от бабушки и отца.
В субботу утром Жанна читала Блока. Неумытая, непричесанная лежала, натянув одеяло до самого подбородка, потому что вторые рамы хотя и были вставлены, но не были заклеены. А батареи парового отопления грели едва-едва. Судя по узорам на стекле, на улице был мороз. Но было и солнце — узоры искрились. И комната общежития для одиноких молодых специалистов не пугала сейчас хмуростью, а казенная меблировка не бросалась в глаза.
У окна не ветер бродит, Задувается свеча, Кто-то близкий тихо входит, Встал — и дышит у плеча. Обернусь и испугаюсь… И смотрю вперед — в окно: Вот, шатаясь, извиваясь, Потянулся на гумно… Не туман — красивый, белый, Непонятный, как во сне… Он — таинственное дело Нашептать пришел ко мне…