Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
Литвиненко сказал о Белом в сорок пятом… Тогда они были молоды. И перед ними лежала жизнь, как лист бумаги, на котором были написаны лишь верхние огненные строчки. Литвиненко сказал тогда…
— Белый создан для армии. Она никогда не состояла и не будет состоять из одних гениев. Белый — крепкий середняк. А середина — основа любого дела.
— А мы? — спросил Матвеев.
— Думаю, божья искра у нас есть. — Литвиненко запыленным взглядом посмотрел на черный шпиль костела, вонзавшийся в голубое августовское небо. Потом тряхнул головой, добавил с усмешкой: — Но ведь и пожарники не дремлют.
Белый кашлянул. В трубке
— А здоровье?
В кабинете Матвеева буйствовал табачный дым. Дышалось трудно. Затылок давило свинцом.
— Здоровье? Не хуже и не лучше, чем обычно.
— Ты у нас камень. Ни ветер тебя не берет, ни дождь, ни солнце. — Это следовало принимать как юмор.
— Стараюсь, — ответил Матвеев и вздохнул.
— Это хорошо. А у меня, понимаешь, изжога. Днем, когда хожу, сижу, ничего. Стоит же лечь в постель, повернуться на левый бок, изжога.
— А вы повернитесь на правый, — хладнокровно посоветовал Матвеев. Он понимал, да и что тут понимать, — генерал Белый позвонил не для того, чтобы жаловаться на здоровье. Однако он принадлежал к той категории людей, которые, прежде чем приступить к основному разговору, любят походить вокруг да около. Спросить о погоде, о здоровье, про жизнь вообще…
— На правом то же самое, — пожаловался Белый. — Только на спине и могу спать. А это, сам понимаешь, тяжко. Мышцы затекают.
— Надо к врачу пойти.
— Ходил. Трубку тонкую и длинную глотал. До самой печени. Ничего не находят.
— Может, диету соблюдать надо.
— Верно. Однако какую? Врачи говорят, изжога бывает даже от молока.
Дверь в кабинет приоткрыл дежурный офицер. Увидев, что полковник разговаривает по телефону, тут же закрыл ее.
— Надо выборочным порядком, — посоветовал Матвеев.
— Как это? — не понял Белый.
— Посидеть один день на воде. Очистить желудок. Потом начинать с кефира, с соков. Постепенно расширять рацион. Когда же изжога начнется, будет ясно, от чего.
— Э-э, нет, — засмеялся Белый. — Когда она начнется, уже и ноги носить не будут от истощения. Только на спине и останется лежать.
Он вновь засмеялся. Даже закашлялся.
Полковник Матвеев молчал.
Наконец Белый, придав голосу буднично-деловую интонацию, сказал:
— Я сегодня на совещании присутствовал… Слышал твоего шефа. Молодой он… Я имею в виду его звание. Целеустремленный. Задачи свои понимает.
— Это хорошо.
— Хорошо. Конечно, хорошо. Однако человек, он так устроен, что все, кто на десять-пятнадцать лет старше его… Все они кажутся ему старыми. Дескать, что они могут? Песок из них сыплется.
— Из меня песок еще не сыплется, товарищ генерал, — напрягся Матвеев.
— Я в этом не сомневаюсь, — с холодом в голосе ответил генерал Белый. — Твой же шеф многое чего ставит под сомнение. У него целый перечень пунктов…
— Если они верные, значит, он на своем месте.
— Место у каждого свое. Но его ли это место?
— Я могу судить только про свой полк.
— Ты очень за него держишься?
— Да. — Матвеев понял: последняя фраза и есть цель звонка генерала Белого. Это был вопрос, на который можно было не отвечать. Белый хорошо знал, как дорог Матвееву его полк. — Во всяком случае, в пенсионеры меня не тянет.
— Я не думаю, что пенсионеры — наше ушедшее прошлое, что они как
— Да. Очень хорошо.
— Единственно плохо, что на раздумья времени нет. Переходить надо немедленно, пока тебе не исполнилось пятьдесят.
— У меня командир батальона подполковник Хазов в министерство просится.
— Ну и что? — удивился Белый.
— Я его отпущу, а сам останусь… — Матвеев почувствовал дикую усталость. Рот обжигала сухость. Графин с водой стоял на тумбочке. Чтобы взять его, нужно было положить трубку и пройти через комнату.
— Надолго? — спросил Белый. Вопрос был приправлен иронией. Нескрываемой, ясной.
— Пока не предложат.
— За этим дело не станет, — твердо сказал Белый. — И раньше, чем ты, Петр Петрович, думаешь.
— Едва ли до учений.
— Учения тоже не манна небесная. Сам понимаешь, боевую выучку будут требовать по большому счету.
— Иначе нельзя.
Отказ Матвеева если не обидел, то явно огорчил Белого.
Матвеев сказал:
— Товарищ генерал, я служил под вашим командованием большую часть войны… Вы научили меня многому. Мало того, именно вы тогда, в сороковые годы, сделали из меня строевого офицера. Я строевой офицер! И горжусь этим!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Лиля — Игорю.
«Дорогой дядечка!
Пригласил бы ты меня в Москву. Устроилась бы я на какие-нибудь подготовительные курсы. Или даже в ПТУ. Скажем, на официантку или стюардессу. Я не верю, что в следующем году смогу поступить во ВГИК. Есть такая примета: на актерский факультет поступают сразу или не поступают никогда…
Я чего-то «заиликала». Все — или, или… Думаю, от скуки и безделия…
Атмосферу в нашем доме можно определить так: затишье в ожидании циклона. Насколько я понимаю, у отца появилась подруга. Единственно, что знаю о ней, — живет в Каретном, зовут Жанной. Бабушка шибко переживает по этому поводу. Она почему-то уверена, что Жанна — обремененная детьми вдова лет сорока — сорока пяти. Отцу же, как тебе известно, в марте исполняется пятьдесят. Последнее время он ходит очень озабоченный, с лица бледный, иногда даже желтый. Бабушка заваривает ему шиповник и ежедневно заставляет пить. Она уверяет, что в войну выходила тебя шиповником от малярии и еще каких-то болезней… По гарнизону ползут слухи, что весной отец идет в отставку. Однако дома разговоров на эту тему нет.
Что еще новенького?
Отец подарил мне финскую дубленку и джинсы.
Влюбился в меня один солдатик из клубной самодеятельности. Хороший такой. Славиком зовут. Но очень уж молодой. Первогодок. Играет на гитаре. А я пою…
Два раза прибегал ко мне на свидание без разрешения командиров. То есть в «самоволку». Посадят его, наверное, скоро на гауптвахту. Гарнизонные романы кончаются именно так.
Пиши!
И не забудь про мое желание перебраться в Москву.
Привет от всех наших.