Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Шрифт:
Приставив высокие лестницы, рабочие рубили ветки, визжали пилы, Петр закричал, приказывая прекратить работы, помчался искать виновника.
Увидев царя, Леблон обрадовался, улыбаясь, пошел навстречу, церемонно расшаркиваясь, поклонился. И получил удар дубинкой. Французского архитектора никогда не били. В этом состоял его главный недостаток в сравнении со светлейшим князем Меншиковым. Вдобавок последовало еще длинное ругательство, не требующее перевода, колени у француза подогнулись, он схватился за сердце и тихо сполз на пол. С сердечным приступом его отнесли домой. Пролежал он несколько недель.
Утолив свой гнев, Петр осмотрел работы и убедился, что деревья от стрижки лишь выиграли. Послал извинения Леблону. Это не помогло. Шибко впечатлительный, француз так
Поскольку коварство Меншикова раскрылось, государь в очередной раз прибил его.
Вспыльчивость, привычка чуть что хвататься за дубинку приводила не раз к трагическим последствиям. Никто не смел остановить царя. Наверное, то была не жестокость, Петр не получал наслаждения от своих расправ, но удержаться не мог, над ним ничего не было — ни закона, ни обычаев, ни уважения к человеку. Рабы. Все кругом рабским духом пропитаны. Способствовало и чувство личного превосходства, превосходства гения, знающего себе цену.
Жестокость вполне соответствовала порядкам во многих странах, от Швеции до Турции.
История с Паткулем тому пример.
Тайный советник Иоганн Паткуль состоял на шведской военной службе и, не поладив с отцом Карла XII, бежал из Швеции и впоследствии перешел на службу к Петру. И был назначен генерал-комиссаром русской армии. Переход военных специалистов из одной армии в другую был делом обычным. Король же жестоко обиделся и счел Паткуля изменником.
Петр назначил Паткуля послом к королю Августу. Когда Август заключил тайное соглашение с Карлом, отрекся от союза с Петром, Карл потребовал у Августа выдать ему Паткуля. Требование нарушало принятые правила. Ясно, что выдача обрекала Паткуля на верную смерть. Август понимал, что, уступив Карлу, навлечет на себя гнев Петра, в глазах Европы он тоже опозорится. Отказать Карлу он боялся, военное положение Августа не позволяло перечить всесильному тогда шведскому королю. Все страны остерегались его. Подумав, он решил прибегнуть к хитрости. Паткуль на время переговоров с Карлом был заключен в замок. Август пошлет группу офицеров взять арестованного Паткуля и препроводить его к шведам. Однако накануне он отправит верного человека с тайным указанием коменданту замка дать возможность Паткулю бежать. План должен был сработать безотказно, если б, увы, не вмешались человеческие страсти. Предусмотреть их нельзя, они путают любые расчеты, лишают историю порядка и логики.
Комендант, выполняя приказ, предложил Паткулю бежать с условием, что тот за это заплатит — было бы глупо не нажиться. Паткуль знал предписание Августа и потребовал освобождения бесплатного. Комендант не соглашался. Началась ожесточенная торговля. Паткуль никак не хотел уступать наглым незаконным требованиям коменданта, как будто само бегство было законным.
Жадничали, никак не могли договориться, спор затянулся, и тут нагрянули посланные офицеры, схватили Паткуля и отвели его в шведский лагерь. Бедный Паткуль. Глупый Паткуль. А его считали умником.
Карл приказал судить изменника самым строгим образом. Этим он предрешил казнь. Суд приговорил колесовать Паткуля и затем четвертовать.
По международным законам подобный акт над царским посланником был недопустим. Европа единодушно осуждала произвол шведского короля, Карлу было наплевать.
Как положено, при колесовании Паткуля растянули на колесе, раздробили ему ноги, затем руки и оставили умирать. Три дня он криком кричал, потом затих.
Шведский офицер, который производил экзекуцию, приказал палачу отсечь страдальцу голову. За это Карл его лишил чина, ибо «король не приказывал ему скоро голову отсечь, пока не замучается до смерти». По указанию Карла труп оставили гнить на столбах.
Спустя шесть лет Август, вернув себе корону, велел собрать останки преданного им Паткуля и похоронил их.
Швеция считалась культурной страной. Карла XII историки не называли жестоким варваром. Кстати, колесование пришло в Россию и в Швецию из Франции.
Международное мнение никогда не останавливало Карла, равно как и мнение его приближенных. Даже соображения выгоды, пользы дела не могли смягчить его жестокосердия.
Один саксонский офицер был взят в плен, Карл приказал его казнить отсечением головы. Это легче, чем колесование, но также не устраивало офицера. Он вообще предпочитал жить и заявил, что готов передать королю в обмен на помилование секрет приготовления золота. Карл велел произвести в тюрьме опыты. И чтобы на глазах членов городского магистрата. Как ни странно, после разных химических процедур на глазах у всех в тигле заблестело расплавленное золото. Проверка подтвердила, что металл есть золото высшей пробы. Приговор остановили, сообщили королю, который, как обычно, где-то сражался. Король подумал и сказал, что не хочет отказаться от казни, ради золота не станет поступаться принципами. Офицера казнили, вместе с ним, к прискорбию всех, ушел столь важный секрет.
Новую столицу России строили беспощадно. Согнали тысячи мужиков с ближних губерний, жили они в землянках, кругом болота, гнус, зимой мерзли, обмораживались. Не сохранилось никаких историй о милосердии к строителям. Они для Петра были рабочей силой, и только. Строился ли Петербург на костях — расхожее это выражение, однако, не подкреплено фактами. Сколько погибло за годы строительства — нет данных. Учета не велось. Некоторые историки полагают, что боярская оппозиция умышленно делала из новой столицы дракона, пожирающего людей, а из царя — Антихриста. Каких-либо сведений о бунтах, недовольствах нет. Не было и массового бегства строителей. Царь строго спрашивал за эпидемии, за смертность. Сделали для работников госпитали, приюты увечным. На особо тяжелые работы сгоняли каторжников, использовали пленных шведов.
Строительство Питера если чем и отличалось, то увлеченностью. Город рос не по дням, а по часам, каменный, невиданный город. На отвоеванной земле, на морском берегу, город-порт, город-крепость. Будущая красота его уже проступала. Увлеченность Главного Строителя передавалась архитекторам, инженерам, подрядчикам, всей петровской команде.
В книгах о Сальвадоре Дали я прочел, что его мечта, так и не сбывшаяся, — побывать в Ленинграде. Помню такие его слова: «По-моему, самым великим художником России, в широком смысле этого слова, был Петр Первый, который нарисовал в своем воображении замечательный город и создал его на огромном холсте природы. Я представляю себе Ленинград строгим, как черно-белая графика…»
Энтузиазм держался недолго. Огромная стройка требовала поставок, поставки соблазняли на казнокрадство. Ловкачи быстро набирали огромные состояния. Борьба ожесточала Петра. Дубинка работала все энергичней. Не помогало. Азарт стяжательства был сильнее того, что мог придумать царь. Как-то, вытачивая из кости человеческую фигуру, Петр сказал Нартову: «Кости точу я долотом изрядно, а не могу дубиною обточить упрямцев».
Как он выразился однажды, жесточь — его словечко — накапливалась в нем, порой доводила его до бешенства.
— Да, он убийца, Глебова убил за что? — говорил Молочков. — Подумаешь, любовник бывший жены, царицы Евдокии. Разве за это убивают? Марию Гамильтон, свою любовницу, — казнил. За что? Умертвила своего новорожденного, незаконного. Подозревал, что это его сын, байстрюк. Но позвольте: разве за это убивают? Солдата безымянного заколотил дубинкой насмерть. Ежели привлечь его за превышение власти, то можно судить как отъявленного преступника. Но разве он преступник? В нем и злодейства нет. Из всех его преступлений злодейство не складывается. Петру идея Отчизны опутала сердце. Как вывести итог — не знаю. Люблю его и стыжусь своей любви. Убийца — а люблю и преклоняюсь. Оправдать хочу — и не имею права. Судить должен — и не могу. Как быть с теми, кто любил его, преклонялся перед ним? Нартов — не дворянин, не вельможа, всего лишь мастеровой, но близкое общение с Петром наполнило его сердце горячей любовью, и этот токарь жалеет царя, защищает как может от упреков в жестокости. Как быть с Феофаном Прокоповичем, членом Святейшего Синода, который настаивал на том, что Петра боялись не за гнев, а за совесть?