Вечерняя звезда

Макмуртри Лэрри Джефф

Весь день после этого ужина он был в плохом настроении. Ужин начался с коньяка, и Паскаль продолжал в том же духе, пока не упал со стула, потянувшись за дистанционным управлением телевизора. Непонятно как, но ему удалось уронить его и вдобавок пнуть ногой так, что достать его было невозможно. Он нагнулся, чтобы все-таки достать его, упал со стула, тут же заснул, а когда проснулся, у него так трещала голова, что ему едва хватило сил побриться. Он чуть не опоздал на службу. Он накричал на свою секретаршу за то, что на месте не оказалось машинистки, и чуть не плюнул в лицо Соланж, которая не сумела включить факс.

— Его

нужно немедленно включить! — потребовал Паскаль. Голова у него просто раскалывалась.

Соланж посмотрела на него ледяным взглядом. В целом это была чрезвычайно собранная молодая особа, порой даже чересчур собранная.

— Как видите, именно сейчас он не работает, — сказала она. — По-моему, он не услышал новости о себе.

— Какой новости? — спросил Паскаль. Предчувствуя недоброе, он подумал, что где-то в мире произошло что-нибудь ужасное, о чем он пока ничего не знает. Возможно, это было что-то такое, от чего зависела дальнейшая судьба Франции.

— Новости о том, что мсье Паскаль хочет, чтобы он немедленно заработал! — сказала Соланж, поглядывая на него с явным неодобрением.

Сейчас этот человек казался ей отвратительным, — у него покраснели глаза и лицо, он ворчал. Ей с трудом верилось, что когда-то этот урод ей даже нравился, — но ведь это было, что тут скрывать. Конечно, иметь роман с человеком с изогнутым пенисом было интересно. Об этом можно было рассказать подругам; и даже некоторые из ее любовников посмеивались над описаниями изогнутого пениса, хотя рассказывать любовнику о пенисе другого любовника было чересчур смело.

— Ох, — облегченно вздохнул Паскаль, узнав, что хотя бы не произошло такого, что Франция была опозорена, а он ничего об этом не знал.

— Я пил коньяк, — прибавил он, словно извиняясь за свое несносное поведение.

Соланж продолжала холодно взирать на него. Она откинула крышку факса, обнаружив, что в нем просто не было бумаги, процокала по коридору, принесла рулончик, вставила в аппарат и громко защелкнула его.

— Теперь он готов принять любое указание, мсье, — сказала она.

— Почему ты не можешь быть добрее? — спросил Паскаль. — У меня сегодня все так болит, У меня была трудная ночь. Я стар и одинок. Когда-то ты была добра ко мне, а теперь — нет.

— Потому что ты ведешь себя, как свинья, — заявила Соланж. — Вот и найди себе свинью, пусть она, а не женщина, ласкает тебя.

Она заправила факс и вышла. Аппарат передавал сообщение с урчанием, напоминавшим рычание какого-то зверька. Паскаль стал приходить в отчаяние. Он побоялся еще раз вызвать Соланж, но ведь факс работал неправильно, бумага ползла через него не так, как должна.

Наконец, почувствовав, что это рычание, Соланж, его работа, этот Хьюстон, да, в сущности, и вся его жизнь были совершенно невыносимы, Паскаль просто взял и ушел. Мэр Хьюстона приглашал президента Миттерана на очередную ярмарку крупного рогатого скота в будущем году. Если бы он дал согласие прибыть, в его честь был бы устроен специальный прием под открытым небом. Более того, президентскому «Конкорду» разрешили бы приземлиться в Хьюстоне, хотя обычно этим самолетам разрешения на посадку не давали — слишком уж они были шумными. Теперь ничего этого не произойдет. Какая разница, дойдет ли факс до Набережной? Пусть кто-нибудь еще, кому нужно послать факс, попробует совладать

с рычащим аппаратом. Ледяные взгляды Соланж очень огорчили его. Он чувствовал, что вот-вот разрыдается. Если бы это произошло, головная боль могла бы пройти. Он заперся в своем крошечном офисе и припомнил, что Аврора оскорбила его своим безразличием. Он буквально закипел, не в силах сдержать своего гнева, схватил трубку телефона, собираясь утопить ее в проклятиях.

— Алло? — услышал он голос Авроры. Она была еще в постели и пыталась читать Пруста. Это было довольно редкое для нее занятие, если только настроение у нее не было насколько скверным, что ничего лучшего она не могла придумать.

— Ты вела себя словно какая-то гусеница! — взорвался Паскаль. — Огромная белая гусеница. Я звоню, чтобы сообщить тебе, что больше никогда к тебе не приеду — довольно с меня оскорблений!

— Подожди, подожди, — прервала его Аврора. — Давай-ка все сначала. Мне что, пришлось утруждать себя и поднимать трубку только ради того, чтобы услышать, как ты называешь меня гусеницей? Конечно, я несколько великовата, и я, безусловно, белая, но чем это, на твой взгляд, я напоминаю гусеницу? Разве гусеница не является одной из разновидностей червя? Я что, была такой дурой, что приготовила рубец из телятины для человека, который сравнивает меня с гусеницей?

— Ты обо мне и не думала, — сказал Паскаль. — Не греки ли тут виноваты?

— Нет, просто ты скучный старикан, — сказала Аврора. — Я пробовала подумать о тебе несколько раз в ходе ужина, который — я готова признать — был довольно бесцветным мероприятием. Но мне на самом деле показалось, что я нахожусь у пустого туннеля и прислушиваюсь к малейшим звукам из него. Ничего не было видно, да и думать тут, по-моему, не о чем.

— У меня болит голова, я стар и одинок, — пожаловался Паскаль. Гнев его исчез. Он был в ужасе от того, что так растерялся и даже назвал Аврору гусеницей. Гусеница? Да как это у него язык повернулся сказать такое? Она, может быть, никогда не простит его. Он почувствовал, что единственное, на что он мог надеяться — это показаться как можно более жалким, а сделать это было нетрудно, потому что он и чувствовал себя жалким.

— Ты и заслуживаешь того, чтобы быть одиноким, если все, на что ты способен, это назвать меня гусеницей, — сказала Аврора. — Я хочу рассказать об этом Рози, и мы вместе приведем тебя в чувство.

— Не надо приводить меня в чувство, я и так совершенно разбитый человек. Жизнь у меня не сложилась. — Из глаз его потекли слезы.

— Вот черт, теперь ты плачешь, потому что я отругала тебя, — сказала Аврора. В комнату вошла Рози, в руках у нее были свеженакрахмаленные простыни и пододеяльники, и это было верным знаком того, что скоро Аврору попросят из кровати, чтобы сменить белье.

— Паскаль назвал меня гусеницей, но теперь он плачет, — Аврора протянула трубку Рози на тот случай, если той захотелось бы услышать его всхлипывания.

— Я не хочу слушать. Кому это нужно — слушать, как плачет француз? — сказала Рози. — Тебе придется подвинуться — мне нужно сменить белье.

— Именно теперь, когда я только одолела второе предложение из Пруста? — усмехнулась Аврора.

— Мне все равно, давай двигайся, — настаивала Рози. — У меня и так уже работы полно, не знаю, смогла бы я сделать это все раньше.