Вечная молодость графини
Шрифт:
Алина поверила. И согласилась, потому что огонек внутри подсказал: согласиться будет правильным. Стефания, услышав ответ, обрадовалась. Неужели она опасалась отказа?
– Ты не пожалеешь. Теперь главное – поскорее поставить тебя на ноги…
И у Стефании это получилось быстрее, чем у врачей. Спустя неделю Алина переехала жить на съемную квартиру. Спустя полгода, уже изменившаяся и мало похожая на себя-прошлую, «случайно» познакомилась с Павлом.
Три месяца игры. Предложение, заставившее Стефанию облегченно вздохнуть. Свадьба.
– Сразу после свадьбы она слегла. Стефания знала про рак и потому спешила,
По лицу Дарьи Федоровны легко читать вопросы, и легко же отвечать на них, пусть ответы эти чем-то похожи на исповедь.
– Она передала гребень перед самой смертью. Не подарок, скорее очередное задание. Мне следовало беречь реликвию до достижения Татьяной двадцати одного года. И я собиралась исполнить его! Мне незачем было врать. Стефания сделала все, что обещала, и даже больше. Вряд ли она могла предположить, что Павел умрет, и я останусь одна с девочками. Но… но когда-нибудь я тоже умру. И встречу по ту сторону жизни Стефанию Батори, которая спросит меня, почему я не сдержала слово. И я хочу знать, что ей ответить. Вы верите, будто там, за порогом, что-то есть?
– Нет, – ответила Дарья Федоровна, сминая в горсть подол своего нелепого платья. – Не верю.
– Странно. В ваших-то обстоятельствах… но вы же не за этим сюда пришли. Вам хочется узнать про гребень, верно? Спрашивайте, и я расскажу. И даже если спрашивать не будете, то расскажу. Хотя вы не верите в жизнь после смерти, а значит, вряд ли поверите в сказку о вечной молодости.
Ладислав Бенде покачивался в седле. Он свысока взирал и на равнину, раскинувшуюся перед ним, и на замок, выглядевший издали маленьким, и на спутников. Чаще всего задерживался взгляд его на прекрасной Эржбете, и екало сердце в груди, не то от страха, не то от томления.
Многое слышал Ладислав про паучиху из Чейте. И слухам тем не то чтобы не верил, скорей напротив – они манили его, добавляли остроты в унылое бытие.
Хороша была Эржбета Батори. Прекрасней дочерей. Моложе самой весны. И белое лицо ее не нуждалось в пудре, как темные, гладко зачесанные волосы – в краске из сажи. Черной птицей летела она впереди свиты. Развевалась конская грива знаменем, разлетался расшитый чепрак, но всадница оставалась недвижима, будто находилась она в каком-то ином месте. Изредка Эржбета позволяла себе обернуться и тогда смотрела на Ладислава. Обещанье читалось в глазах ее. И тогда разгоряченная кровь заставляла схватиться за плеть, обрушить оную на конские бока.
Скорей!
Встречавшиеся на пути крестьяне спешно убирались с дороги, и лишь одна старуха застыла столбом. Но не сбила ее грозная владычица Чейте, осадила коня, подняв на дыбы.
– Убирайся! – крикнула она. И раздулись гневно ноздри, а глаза полыхнули пламенем.
– Уйду, – спокойно ответила старуха. – Уйду, но скажи мне, госпожа, куда ушли мои дочери?
– А мне откуда знать?
– Пятеро их было у меня, славных, словно пташечки. Работящих, будто пчелки. Но пришел твой человек и поманил старшую в замок. Полетела она, понеслась за песней его. И не вернулась. А твой человек снова пришел и забрал двоих. И месяца не прошло, как сказал, что умерли они.
– Случается, – прошипела Эржбета. И свита ее растянулась, обступая старуху.
– И последних девочек забрал он. Силой забрал, ибо не хотела я отдавать, прятала. Зачем тебе мои дочери?
– В замке много людей. Я не должна знать их всех.
– Но ты знаешь! – старуха вытянула корявую руку и палец коснулся конской морды. – Ты знаешь! И все знают! Боится Эржбета из Чейте состариться. Откупается от времени кровью невинных!
Ладислав тронул коня и подъехал ближе, чем раньше смел.
– Ты смотришь на меня, добрая Эржбета. Ты думаешь, кто из тех, убитых тобой, мои дочери? И что я смогу? Ничего не смогу! Ты госпожа, а я твоя рабыня. Ты сильна, а я слаба. Ты молода, а я стара. Да только краденая это молодость!
– Замолкни!
– Краденая, – продолжила старуха, расплываясь в улыбке. Показала поточенные язвами десны, черные пеньки зубов и белый тяжелый язык. – Краденая! Придет время, и заплатишь ты за слезы женские! Придет время!
– Она безумна, – сказала Эржбета, отворачиваясь. – Она просто безумна. Держи.
На землю упала золотая монета, яркая, как солнце.
– Купи себе еды. Купи одежды. И успокойся, бедная женщина. Я не трогала твоих дочерей.
– Откупаешься? От судьбы не откупишься! Ты знаешь это, госпожа из Чейте! Знаешь, что пройдет совсем немного времени, и ты станешь такой же, как я. Хуже меня! Ворованное придется вернуть.
И Ладислав ударил, отвернувшись. Дернулась в ладони рукоять плети, хрустнуло что-то, хлюпнуло. И старушечий крик заставил свиту вздрогнуть. Загомонив, сомкнулись люди, толкая друг друга. И только кони храпели да норовили ухватить друг друга. Когда же расступились все, старухи не стало. Куча грязного тряпья лежала на дороге, и следили за ним подобравшиеся собаки.
– За вас, госпожа, – сказал Ладислав, облизывая губы. И Эржбета улыбнулась. Ему, и только ему улыбнулась!
– Эта сумасшедшая заслужила! – запоздало крикнул кто-то со спины. А хозяйка Чейте поманила Ладислава. Он подъехал, не сводя восхищенного взора.
– Ради вас я готов на все! – сказал и испугался, ибо мелькнуло в черных глазах нечто необъяснимое, будто сама темнота посмотрела на Ладислава.
– Я запомню, – пообещала Эржбета. – Я отблагодарю.