Вечная ночь
Шрифт:
– Мама, ты придешь, наконец? – просипел в трубке голос сына. – У меня горло болит, а Катька даже чаю не может сделать. Сует мне этот градусник. Я и без градусника чувствую, что не меньше тридцати восьми.
– Андрюша, лежи спокойно и не злись. От этого будет только хуже. Что еще болит, кроме горла?
– Голова. И тело все ломит. Мам, приходи скорей, пожалуйста, мне правда плохо.
– Мама, ну в чем дело? – трубку вырвала Катя. – Это связано с тем, что сегодня утром по телевизору показывали? С трупом девочки, да? Тебе звонил Дима Соловьев? Ты опять будешь заниматься маньяками? Ты же обещала!
– Катюня, ты поставила ему градусник? – Оля старалась говорить спокойно, но еле сдерживалась.
Так сложилось в ее семье, вернее, она сама так все сложила, что дети и муж считали ее своей собственностью. Полтора года всем было удобно, что мама сравнительно рано возвращается с работы, не так сильно устает, не сидит ночами на кухне за компьютером. Сейчас ничего еще не произошло, а Андрюха уже заболел, и Катя злится, чуть не плачет.
– У меня съемка на телевидении, – произнесла Оля самым жестким тоном, на какой была способна, – программа «Тайна следствия». Сегодня съемка, завтра эфир. Тебе, Катюня, придется заварить для Андрюхи липу с ромашкой, а для себя ты можешь пожарить картошки
– Так я и знала! – выкрикнула Катя. – Между прочим, пельмени кончились, а картошка вся проросла! И у меня, кажется, тоже температура. Голова раскалывается и тело ломит!
– Есть макароны и гречка. Катя, успокойся сейчас же. Прекрати. Убили еще одну девочку. Ты понимаешь это или нет?
– Убийствами занимается милиция и прокуратура. При чем здесь ты?
– Все, я сказала, успокойся.
– Это ты успокойся, мамочка! Ты нас вообще не любишь, ни капельки!
В трубке послышались частые гудки. Оля захлопнула телефон.
Из окна ординаторской видны были ворота. Возле будки охранника стоял синий «микрик» с эмблемой телеканала. Оставалось всего пятнадцать минут, чтобы высушить волосы и одеться.
Глава пятнадцатая
– Я вспомнила про пустышку, – произнес хриплый незнакомый женский голос.
Соловьев не сразу понял, кто говорит. Физкультурница Майя была так возбуждена, что забыла представиться.
– Не знаю, насколько это важно, но я вспомнила. Пустышка Никиткина. Никитка – сводный брат Жени. Ему четыре месяца. Женя его очень любит… то есть любила. Иногда гуляла с ним. Положила соску в карман и с тех пор таскала, все забывала отдать. Слушайте, может, я не вовремя? Вы сказали, если что-нибудь вспомню, звонить в любое время.
– Да, спасибо. Как Нина?
– Напилась и спит. Я не знаю, хорошо это или плохо. У нее были серьезные проблемы с алкоголем, она лечилась два года назад. И до последнего времени держалась.
– А сейчас сорвалась, – пробормотал Соловьев и, прижимая трубку к плечу, насыпал в чашку растворимый кофе, сахар.
– Сорвалась. Это вполне понятно. Не представляю, как она будет жить дальше. Она ведь совершенно одна. Знаете, я догадываюсь, откуда у Жени столько денег. Не хотела говорить, во-первых, при Нине, во-вторых, я тогда еще не до конца осознала, что девочки больше нет.
– Да. Я вас слушаю.
– Женя лет с двенадцати встречалась со взрослыми мужчинами. И они платили ей.
– Откуда вам это известно? – Соловьев чуть не расплескал кофе, пока нес чашку к столу.
– Не важно. Это к делу не относится. Но я знаю точно.
– И все-таки откуда? – спросил Соловьев. – Поймите, то, что вы сказали, – очень важно. Я должен знать, насколько достоверна эта информация.
Майя вдруг перешла на шепот:
– Я сейчас, по телефону, не могу. Но информация точная. Возможно, кто-то из них ее и убил. А устроила это все Маринка.
– Кто, простите?
– Ну последняя жена Качалова. Вы ее видели?
– Да.
– Значит, уже имели счастье. Она небось сокрушалась, жалела Женечку. Учтите, все это гнусное лицемерие. Я не удивлюсь, если окажется, что она напрямую причастна.
– К чему?
– К убийству, вот к чему! Женечка была для нее как кость в горле. Если кому и выгодно, чтобы девочки не стало, так только ей, этой проклятой стерве! Ой, не могу больше говорить. Нина встала, идет сюда. Учтите, она ничего не знает!
– Подождите, Майя, вы завтра утром можете подъехать ко мне в управление?
– Нет.
– Почему?
– Мне к восьми утра на работу. Я не могу опаздывать. Только устроилась. У меня сейчас испытательный срок.
– Но у вас будет повестка, официальный документ.
Рядом пьяный голос простонал:
– Майка! Где ты, твою мать?! С кем ты там треплешься? Давай выпьем, блин, ну, Май-ка! У нас что, коньяк кончился, на хрен?
– Сейчас, Нинок, сейчас, иду, солнце мое! – крикнула в ответ Майя и зашептала в трубку: – Слушайте, давайте сделаем так. Она заснет часа через два, я выйду, а вы подъедете к девяти. Это не поздно? Мы поговорим или в машине у вас, или в кафе зайдем. Хорошо?
Все та же ночь, но уже светает. Очень холодно. Время как будто остановилось.
Опять пишу. Уснуть не могу. Первый раз со мной такое. После этого безымянного киборга все-таки невыносимо тошно. Я как будто до сих пор чувствую на своей коже его пальцы.
Он сразу зашел в ванную и вышел с размалеванной рожей. Я даже, кажется, заорала, когда увидела его. Зелено-коричневые полосы, пятна. Наверное, так выглядит лицо полуистлевшего трупа. Я спрашиваю: что это? Он оскалился и говорит: камуфляжная окраска кожи. Так маскируются разведчики в тылу врага. Мы с тобой поиграем. Я разведчик, ты пленный враг.
Я решила: все, приехали. Вот тебе, Женечка, и псих. Сейчас начнет пытать. Но потом до меня дошло. Он просто боится, что в спальне есть жучок, скрытая видеокамера. На самом деле правильно боится. Камера точно есть. Вот только где, не знаю.
Потом он меня раздел и стал трогать. Ощупывал, осматривал, изучал, как-то по-медицински или по-людоедски. Было такое ощущение, что я для него вроде редкого экспоната, существо другой породы, не человеческой. Меня трясло от него, такой он холодный.
У меня вообще иногда бывает: я вдруг чувствую людей, вижу, что там у кого внутри. Снаружи у всех все нормально, примерно одинаково: кожа, мышцы. А внутри по-разному. Вот у киборга, например, камень или пластик сверхпрочный космический и шарниры. А в башке маленький пультик, центр управления. Технология будущего, блин. У Ника под кожей дрожит липкое красное желе. Клюква, что ли? Он нежный, но все-таки не совсем живой. Технология прошлого. У Марка – ох, там вонючая черная грязь, ледяная слизь, болотная гуща. Технология ада. Но, в общем, это ерунда. Меня иногда глючит, без всякой аптеки, от тоски, от страха.
Что будет, когда V. узнает о ребенке, я могу представить. Но что будет, если он узнает об остальном? О Марке, о Нике, обо всех старперах, что они со мной делали и что я делала с ними? Вдруг он станет подозревать, что это не его ребенок? Не хочу об этом думать, не желаю! Почему обязательно он должен узнать о моей прошлой жизни? Ник ведь ни о чем не догадывался, хотя мы встречаемся уже два года. Если бы я сама не рассказала ему, он бы, наверное, так и считал себя первым и единственным.
Ой, блин! А может, не надо было рассказывать? Не понимаю, что на меня нашло? Взяла и вывалила на него, беднягу, все дерьмо, которое накопилось за четыре года. Я даже не думала о последствиях, когда стала его грузить своими проблемами. Просто больше не могла держать это в себе. Мне ведь некому поплакаться в жилетку, а так иногда хочется, ужас!
Конечно, я не такая дура, чтобы говорить всю правду Нику. Я навешала ему три кило лапши на уши, будто Марк меня с самого начала шантажировал, пугал, что перешлет кассеты маме, папе, в школу.
Хотя, если честно, это и не совсем лапша.
Какое было у Ника лицо! Я еще подумала, если он найдет Марка, он его убьет, придушит собственными руками. А что, кстати, неплохой вариант!
Шучу, дневничок, разумеется, шучу. Точно знаю, Ник никого не убьет. Желе. В итоге я просто попросила у него бабок. Мне сейчас позарез нужны бабки, чтобы не висеть на шее у V. Папочка перестанет меня подкармливать, когда узнает, за кого я выхожу замуж. Во всяком случае, первое время он будет дуться и денег не даст. А у мамы их просто нет. Она никогда не умела зарабатывать.
Интересно, Ник теперь позвонит мне? Я сама не решусь. Фиг с ними, с оставшимися бабками. Он и так мне много давал. Я могла сочетать эти отношения со своей прежней жизнью. Ник был для меня отдушиной. Но с настоящей любовью, с моим V., ничего не сочетается.
На самом деле мне грустно будет расстаться с Ником. Думать и вспоминать противно, а расставаться грустно. Я к нему привыкла. С ним все-таки не страшно. Я знаю, что он меня не придушит, не сделает больно. Иногда бывало с ним даже уютно.
Новый клиент как будто создан для того, чтобы стать последним. Гаже этого еще никого не было. Тьфу на него! Не соизволил представиться. Они, конечно, никогда не называют настоящих имен, но хотя бы придумывают. Этого я спросила, как к нему обращаться, а он говорит: как хочешь. Я вообще-то никак не хочу.
Знаешь, дневник, когда мне страшно, я наглею. Веду себя как последняя оторва. Я обозвала его старым козлом, импотентом, думала, прибьет сейчас. Но ничего, стерпел, как будто не услышал. Или ему понравилось? Черт его разберет!
Я дико его боюсь. Страх не прошел, даже когда мы стали просто болтать. Он расспрашивал о школе, о родителях, спросил, нравится ли мне учиться, в какой институт я собираюсь поступать. Голос у него стал нормальный, человеческий, и улыбка. Зубы, конечно, искусственные, но все равно красивые, ровные. Для меня очень важно, чтобы у мужика были хорошие зубы. Я подумала – может, он все-таки ничего? Вполне душевный старикашка? В любом случае – последний. Перетерплю как-нибудь.
Дневничок-дурачок, я устала. Пора, пора мне завязывать со всем этим. Отскрести грязь, стать новенькой, чистенькой, по-настоящему счастливой. Жить спокойно, без всяких приключений. Растить своего ребенка, любить V., спать только с ним, и больше ни с кем. Потом получить образование, стать крутым менеджером, коммерческим директором, сидеть в шикарном офисе, в собственном кабинете.
У Ики есть дурацкая присказка: «Ишь, размечталась!» Но я не мечтаю. Я спокойно, разумно планирую свое будущее. Когда мой малыш немного подрастет, мне помогут мама и Майка, я смогу учиться и работать. Хочу годам к двадцати стать не Женечкой, а Евгенией Валерьевной, уважаемой дамой со стабильным доходом и крепкой семьей. Я сыта приключениями по горло.
Биоробот оплатил меня вперед, еще на один раз. Встреча будет уже не в нашей «гостинице», а на территории клиента. Он подъедет на своей машине к скверику у казино и даст условный сигнал. Два коротких гудка, один длинный. Куда повезет, понятия не имею. Но это уже не важно. Отработаю – и все. Привет. Конец карьеры. Бабок я скопила достаточно. Здоровье дороже. Пусть Марк что угодно говорит, пусть пугает. Я сама его так могу напугать, что мало не покажется. Я вообще могу намного больше, чем эта сволочь думает.
Мы для него что-то вроде дрессированных зверушек. Он уверен, что мы по его команде готовы ходить на задних лапках, прыгать через горящие кольца и благодарно крутить хвостами за кусочки сахара из его рук. Вообще-то, я человек. Вот возьму и не встречусь с киборгом! Что я, каторжная, крепостная? Ха-ха!
Я загадываю. Орел или решка.
В воскресенье мы с V. идем в клуб. Я скажу ему, что хочу остаться с ним на ночь. Я никогда еще этого не говорила прямо, никогда не напрашивалась. Он сам меня звал к себе. А теперь вот попробую, посмотрю, какая будет реакция.
Если я вечером в воскресенье поеду к V., значит, клиент будет ждать напрасно. Я его кину. И пусть Марк потом хоть удавится. Вариант «орел».
Вариант «решка» – если все-таки V. меня к себе не пригласит. Мало ли, вдруг у него ночью какие-нибудь срочные дела? Репетиция, запись. Тогда – что делать? – киборг, будь он неладен. Отработаю в последний раз. Не домой же ехать, не к папе!
V., любимый, пригласи меня к себе! Я ужасно не хочу к биороботу. Ну пожалуйста, ты даже не представляешь, как это важно для меня.
Вот, только что бросила монетку. И все три раза – решка. Ужас какой-то! Но я не буду расстраиваться. Подумаешь – монетка!
Все зависит от V. Если мы эту ночь проведем вместе, я скажу ему о ребенке, я скажу, как сильно его люблю. Я знаю, он меня тоже очень любит, он моя судьба.
Спокойной ночи, дневник, или доброе утро? Сейчас я, кажется, усну. И сны будут только хорошими.
На этом записи обрывались. Дальше – пустые страницы. Тишина показалась Борису Александровичу тревожной, странной. Только что, читая дневник, он ясно слышал голос живой девочки. И вдруг голос оборвался, исчез, будто кто-то зажал ей рот.
Физкультурница Майя ждала Соловьева у подъезда. Он сразу заметил в фонарном свете, в штриховке мелкого дождя мощную фигуру с маленькой лохматой головой и тихо просигналил. Майя замахала рукой, побежала к машине. Когда она открыла дверцу, пахнуло перегаром.