Вечно в пути (Тени пустыни - 2)
Шрифт:
Он был очень величествен и красив в своем гневе. Он был очень горд и благороден, этот нищий курд, вождь нищего курдского племени, приютившегося на старом завалившемся кяризе у подножия голой печальной горы Джангир.
Неожиданно наступила ночь. Свирепое солнце погасло за далекими горами. Курдские женщины носили угли от порога к порогу, и красные огоньки бродили по улочкам селения. Потянуло запахами горелого сала.
Гулям и Зуфар хотели по ночной прохладе пуститься в дорогу. Путь предстоял дальний. Тоска не давала покоя Гуляму. Уже долгий целый день он не знал, что с его любимой.
Но Исмаил Кой не отпустил их. Просьбы и уговоры не помогли. И вдруг сделалось понятно, что они скорее не гости, а пленники. Это противоречило всем законам гостеприимства. Но Исмаил Кой не был бы Исмаил Коем - вождем племени, если бы поступил иначе. Осторожный и хитрый, он не хотел попасть впросак. Он никому не верил, даже самому себе, своему нюху. Кто они такие - его гости? Кто их знает?
Покормив гостей рисовой кашей, Исмаил Кой предложил им расположиться на ночлег. Дверь он предусмотрительно запер снаружи на щеколду, а во дворе поставил самых надежных курдов с ружьями.
Сказав стражам: "Кровь их на вашей голове", он ушел... колдовать.
Да, Исмаил Кой верил в колдовство. Он решил спросить грозного Мелек Тауса, как поступить с гостями. К тому же Исмаил Кой слыл среди курдов первым волшебником, заклинателем духов - азаимхоном...
В жалкой мазанке уже давно спали Гулям и Зуфар. Гулям забыл о своем высоком звании. Он даже не приказал Зуфару лечь у него в ногах, мешком свалился на козью шкуру и заснул, сломленный усталостью. Он даже не обратил внимания на то, что его с Зуфаром заперли в грязном, покрытом густым слоем копоти, полуразрушенном убежище скорпионов и верблюжьих клещей. Гулям не видел снов. Он спал здоровым сном неимоверно уставшего человека.
Тревожно спал Зуфар. Болели старые и новые рубцы на спине. Вереницей мчались тревожные воспоминания... И вдруг громкий, непонятный звук окончательно разбудил его. По стенке комнатки заколебались, заплясали пятна света. Медленно-медленно, с пронзительным скрипом росла щель между притолокой и дверью. В ореоле красноватого сияния возникло миленькое девичье личико, обрамленное висюльками из серебряных монеток. Приоткрыв чуть-чуть свой ротик с чудесными пухлыми губками, девочка с испугом озиралась. Глаза-звездочки, жалобно моргая, остановились на спящих. Девочка замотала испуганно головой, но тотчас же впрыгнула в каморку и чуть не упала на ноги Зуфара. Очевидно, кто-то толкнул ее.
Девочка замерла посреди комнаты. Ожерелье из серебряных монет звенело на ее вздымающейся, чуть обозначенной под платьем девичьей груди. В руке она держала масляный светильник и дервишеское кадило, над чашечкой которого поднимался дым, издававший резкий, ни с чем не сообразный аромат. Почти тотчас же дверь снова заскрипела, заверещала, и в каморку пролез, согнувшись в три погибели, Исмаил Кой. Желтые блики прыгали по рытвинам его грубого лица, по обвислым тяжелым щекам, покрытым серой кожей, по торчащей паклей бороде. Приложив палец к губам, он сел в угол и, развернув толстую книгу, нараспев негромко начал читать:
– "Скажи: ищу убежища у господина Рассвета от зла того, что сотворил он, от зла ночной темноты, когда она все покрывает, от зла завистника, когда он завидует".
Он остановился и проворчал девочке:
– Маши кадилом сильнее, жена! Маши, ибо волшебный сон овладел странниками и они погружены в сновидения. Маши кадильницей, жена, ибо час волшебства наступил...
Приторный дым все более наполнял комнату. Зуфар с усилием отгонял от себя сон и, полный любопытства и удивления, смотрел на старика и на его жену-девочку и, затаив дыхание, ждал, что будет дальше.
– О Мелек Таус, о Мелек Таус!
– бормотал Исмаил Кой.
– Мы взываем к тебе, дух зла, ты скажи нам тайное. Ты скажи, что думают сейчас эти двое, смежившие очи? Доброе они думают или злое? О Мелек Таус! Я был, я есть, и нет мне конца. Я делаю дела, которых не делают другие, считая их злыми. Кто противится мне, тот жестоко раскается. Бог не смеет вмешиваться в мои дела. Я Мелек Таус... Я был до сотворения мира... Я послал шейха Ади просветить йезидов светом истины...
Отложив книгу, он грубо вырвал из рук девочки кадильницу и угрожающе замахал ею над распростертыми на козьих шкурах Гулямом и Зуфаром.
– О шейх Ади из Баальбека! Ты единственный из пророков знаешь истину и ложь, приносишь счастье и несчастье. Никто не должен жить дольше положенного Мелек Таусом срока. И если он пожелает, он положит предел жизни человека, а потом пошлет его в сей мир или в другой во второй и третий раз посредством переселения душ. О шейх Ади, я ходил к тебе в Баальбек в твою пещеру, и ты просветил меня и сказал мне, что ты живешь во мне. Помоги же мне проникнуть в мысли этих людей, пока они погружены в сон, похожий на смерть.
Зуфар не был суеверным. В отличие от многих жителей пустыни, он не верил в таинственное. К религии он с детства относился равнодушно. Общение с матросами аму-дарьинских пароходов, с рабочими пристаней, знания, полученные в школе для взрослых и в штурманских классах, а также из книг, к чтению которых он пристрастился, научили его трезво смотреть на окружающий мир. Он не знал дороги в мечеть, а муллы и ишаны не вызывали в нем ничего, кроме снисходительного презрения.
Нелепое поведение Исмаил Коя сначала встревожило Зуфара. Он не знал, что и подумать. Потом слова из книги и заклинания рассмешили его. Но чем дальше, тем больше он поддавался странному чувству. В клубах дыма, наполнявшего каморку, он различил вдруг очертания чудовищных размеров павлина...
Доносившийся издалека вой собаки вторил стонущему голосу Исмаил Коя, который бормотал:
– Вначале аллах создал из своей драгоценной сущности Белую Жемчужину и сотворил птицу Ангар и поместил жемчужину на ее спину. Спустя сорок тысяч лет, в первое воскресенье, аллах создал ангела Анзазила - он же Мелек Таус - главу всего... И поставил аллах Мелек Тауса правителем вселенной, круглой и неделимой.
Тут Исмаил Кой весьма прозаически чихнул, передал своей жене-девочке кадильницу и воскликнул: