Вечность
Шрифт:
Коул внимательно осмотрел кружку изнутри, потом налил в нее кофе и поставил передо мной.
— Я читаю между строк. Сахар? Молоко?
— Ты что, под кайфом? Почему ты никогда не носишь рубашку?
— Я сплю голышом, — сообщил Коул и бухнул мне в кофе и сахар, и молоко. — Потом постепенно одеваюсь. Зря ты не зашла час назад.
Я бросила на него испепеляющий взгляд.
— Сообщаю также, что не под кайфом, — как ни в чем не бывало продолжал он. — Твой вопрос оскорбил меня до глубины души.
Оскорбленным он не выглядел.
Я сделала глоток кофе. Не так уж
— И над чем же ты на самом деле тут химичишь?
— Над чем-то, что не угробило бы Бека. — Он каким-то образом умудрялся смотреть на реактивы с видом одновременно пренебрежительным и собственническим. — Знаешь, что было бы здорово? Если бы ты сегодня вечером помогла мне попасть в химическую лабораторию при вашей школе.
— Ты хочешь сказать, пробраться тайком?
— Я хочу сказать, что мне нужен микроскоп. В лаборатории из «лего» и пластилина много научных открытий не сделаешь. Мне нужно настоящее оборудование.
Я внимательно посмотрела на него. Этому Коулу, энергичному и уверенному, трудно было сопротивляться. Я нахмурилась.
— Я не стану помогать тебе пробираться тайком в мою школу.
— Ну и пожалуйста. Отдавай тогда обратно мой кофе.
Я не сознавала, как сильно мне приходилось повышать голос, чтобы перекричать музыку, пока в промежутке между двумя песнями не наступила тишина и я не смогла говорить тише.
— Было ваше — стало наше, — отрезала я, повторяя слова, которые он сказал мне в книжном магазине. — Впрочем, я могла бы помочь тебе попасть в клинику, где работает моя мама.
— Ну ты лихая, — сказал он.
— Понятия не имею, что это значит.
— Я тоже. Сэм на днях так сказал. Мне понравилось, как это звучит.
В этом был весь Коул. Он встречал что-то такое, чего до конца не понимал, но что ему нравилось, и присваивал это себе.
Я порылась в своей миниатюрной сумочке.
— У меня есть для тебя еще кое-что.
Я протянула ему маленький железный «мустанг», черный и блестящий.
Коул взял его, поставил на ладонь и замер. Я и не знала, что он умеет быть совершенно неподвижным.
— Зуб даю, у него пробег будет побольше, чем у моего настоящего, — произнес он наконец.
Он покатил машинку вдоль края столешницы, негромко изображая шум двигателя. Добравшись до конца кухонного «островка», он вздернул ее в воздух.
— Только не проси у меня покататься на ней, все равно не дам, — сказал он.
— Я плохо смотрюсь в черной машине, — отозвалась я.
Коул неожиданно протянул руку и ухватил меня за талию. От удивления я распахнула глаза.
— Ты хорошо смотришься где угодно. На все сто, Изабел Калперер.
Он принялся пританцовывать. В следующее мгновение я тоже уже танцевала вместе с ним. Этот Коул был еще более убедителен, чем предыдущий. Это была его улыбка в физическом ее воплощении, состоящая из его рук, обнимающих меня, и его длинного тела, прижатого к моему. Я любила танцевать, но всегда делала это осознанно, контролировала движения тела. Сейчас же, когда грохотала музыка и со мной танцевал Коул, все, кроме музыки, исчезло, стало невидимым. Я сама стала невидимой. Мои бедра превратились в рокочущие басы.
Мысли были как вспышки между волнами музыки.
волна:
моя рука на животе Коула
волна:
наши бедра, притиснутые друг к другу
волна:
смех Коула
волна:
мы, превратившиеся в единое целое.
Я понимала, что Коул так гениально танцует, потому что это его работа, но менее поразительным от этого он не становился. И потом, он не пытался быть поразительным отдельно от меня — каждое движение его тела было направлено на то, чтобы мы двигались согласованно. В этом танце не было выпячивания его «я», только музыка и наши тела.
Когда дорожка закончилась, Коул отстранился от меня, тяжело дыша. На лице у него играла слабая полуулыбка. Я не понимала, как он смог остановиться. Мне хотелось танцевать, пока я не рухну от изнеможения. Хотелось сливаться с ним, пока никакая сила не сможет больше растащить нас обратно.
— Ты — наркотик, — выдохнула я.
— Уж кто бы говорил.
43
СЭМ
Грейс чувствовала себя в человеческом обличье более уверенно, и мы решились совершить вылазку из дома. Пока я бегал в долларовый магазинчик за носками и футболками для нее, она пряталась в машине. Я даже отважился заскочить кое за какими продуктами, список которых она мне набросала. Эти бытовые мелочи, создававшие иллюзию нормальной жизни, доставляли мне огромную радость. Омрачало ее только сознание того, что Грейс заперта в машине, официально объявленная пропавшей без вести, а я привязан к Пограничному лесу, все так же неотделимый от стаи, и оба мы узники в доме Бека, ожидающие смягчения приговора.
Мы отвезли покупки домой, а из списка Грейс я сложил журавлика и подвесил под потолком рядом с остальными. Он рвался к окну, подгоняемый воздушным потоком из вентиляционного отверстия, но когда я подтолкнул его плечом, оказалось, что длины веревочки хватило лишь на то, чтобы перепутаться с ниткой от соседнего журавлика.
— Я хочу повидаться с Рейчел, — сказала Грейс.
— Ладно.
Я взял ключи от машины.
К бывшей школе Грейс мы подъехали задолго до того, как закончились занятия, и долго сидели молча, ожидая звонка. Как только он прозвенел, Грейс юркнула на заднее сиденье, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза.
Было что-то зловещее и пугающее в том, чтобы сидеть у школы, глядя, как из нее группками выходят старшеклассники и отправляются на остановку ждать автобусов. Они шли по двое, по трое. Все вокруг было цветное, яркое: кислотных оттенков сумки у них на плечах, разноцветные рубашки с девизами команд, сочная зеленая листва на деревьях у стоянки. Окна в машине были закрыты, поэтому разговоров я не слышал, но и без звука все было понятно, так выразительно вскидывались в воздух руки, соприкасались плечи, запрокидывались от смеха головы. Слова тут были излишни, эти молодые люди вполне могли бы научиться общаться без них, если бы согласились молчать достаточно долго.