Вечный человек
Шрифт:
Гул моторов затих. Люди начали осторожно покидать убежища. Над Густлов-верке все еще клубился дым. Фабрика обмундирования уже догорала. В лагере от семнадцатого барака остался лишь остов. Черный обугленный дуб. Ветви его еще дымились.
Узники других национальностей довольно равнодушно приняли трагедию старого дерева, но большинство немцев, хорошо знавших легенду, связанную с дубом, не отводили от дерева скорбных взглядов.
— Германии приходит конец! — слышалось среди них.
От завода к лагерю бесконечной вереницей тянулись окровавленные, вымазанные сажей, оборванные и обгорелые люди. Они шли шатаясь, поддерживая друг друга, шли из последних сил.
Сейчас было невозможно установить, сколько узников погибло. Во
Придет время, живые не раз оплачут павших своих друзей. Но в первые минуты лагерники думали о другом.
«Русский политический центр» собрался сейчас же и вынес постановление об учете и тщательном укрытии всего оружия, переправленного в лагерь во время бомбежки. Это была срочная, необычайно важная работа. Надо все сделать, пока гитлеровцы не опомнились от паники. Конечно, полностью учесть оружие было невозможно, винтовки, пистолеты и патроны хватали все, кому хотелось. Особенно удачно «потрудились» немецкие патриоты: они ведь лучше других знали расположение складов на Густлов-верке. В виде дружеского дара немецкие товарищи передали «Русскому политическому центру» ящик винтовок и не одну тысячу патронов.
— Друзья! — обратился Симагин к участникам совещания. — Среди погибших при бомбежке — немало членов нашей организации. Большинство из них пали на боевом посту: собирали оружие, выводил из строя оборудование… Почтим их память вставанием.
Все поднялись, храня скорбное молчание и глядя прямо перед собой. Словами нельзя было бы выразить глубокие и сложные чувства тех недолгих минут. Бывают случаи, когда молчание гораздо красноречивее слов.
— Но у нас есть утешение, — продолжал Симагин, когда все опять заняли свои места. — Это — геройские дела павших товарищей. Сейчас оружия в наших тайниках стало гораздо больше. В бой мы пойдем уверенно… — Он жестом призвал к спокойствию наиболее пылких участников совещания. — Успех не должен вскружить нам голову. Ведь много оружия еще находится за пределами лагеря: под кучами кирпича и песка, в ямах и на чердаках. Все до последнего патрона нужно переправить в лагерь и укрыть в надежных тайниках. Сейчас некоторые лагерники, не состоящие в нашей организации, хранят оружие при себе. Это очень опасно! Правда, лагерное начальство растерялось. Им здорово попало за малодушие во время бомбежки и за то, что они не помешали узникам портить заводское оборудование. Но эсэсовцы и лагерные властелины скоро придут в себя. Всю свою злобу они постараются излить на узников. Начнутся повальные обыски в лагере. И мы должны быть готовы к этому. Надо принять строжайшие меры, чтобы оружие было надежно спрятано. Достаточно гестаповцам найти что-либо — не избежать массовых репрессий. Вот что еще, друзья!.. — Симагин помолчал, ему трудно было говорить о том, что угнетало каждый час, каждую минуту. Но сказать надо. — Я хочу напомнить о наших товарищах, попавших в лапы гестапо. Сведений от них никаких. Безопасность всей организации зависит от того, насколько они окажутся стойкими и преданными общему делу, Ефимов знает многое: и о личном составе организации, и о наших тайниках… Ряд контрмер мы приняли. Но всего не предусмотришь. Пусть никто из нас не забывает, что смертельная опасность не миновала, она продолжает угрожать нам.
Новые опасные минуты
Прошло две недели после бомбежки. Если не считать обычных избиений и расстрелов, лагерное начальство, можно сказать, вело себя тихо. Массовых репрессий пока не последовало. Это было удивительно.
Потом прошел слушок, многое объяснивший. «Наверху» будто бы предупредили Кампе: «Не сумел уберечь завод, сумей быстро восстановить его! Не сделаешь этого — головой поплатишься». И Кампе решил до поры до времени не трогать узников — ведь их руками придется восстанавливать пострадавший завод.
Сколько было правды во всем этом — сказать трудно. Одно бесспорно: хотя бы временный выход из строя Густлов-верке, где кроме обычного
Но иначе думали лагерники-патриоты. В свое время, чтобы засекретить узников, работавших на Густлов-верке, — гитлеровцы условно назвали их «команда Икс». И тогда же среди русских военнопленных получила рождение крылатая поговорка: «Команда Икс — работа никс». Вскоре поговорка, как боевой политический лозунг, распространилась по всему лагерю.
Теперь, в связи с намерением гитлеровцев восстановить Густлов-верке, «Русский политический центр» напомнил всем лагерникам об этом популярном лозунге. И его разрушительное действие возобновилось. В эти дни прозвучал и другой клич русских военнопленных: «Всё для лагеря, ничего для гитлеровской армии». Смысл этого призыва был в том, чтобы транжирить как можно больше драгоценного сырья на тайную массовую выделку необходимых лагерникам предметов бытового обихода: зажигалок, портсигаров, утюгов, электроплиток и прочего. Им помогали в этом сами же эсэсовцы, падкие на даровое приобретение всякого рода «сувениров»», выделанных заключенными. Вещицы заказывались не столько для личного пользования, сколько для спекуляции.
Саботаж на заводе — дело нужное, но «Русский политический центр» не забывал и самого главного: забот о запасах оружия, о его укрытии. Не прекращалась выработка и самодельного вооружения. Постепенно возобновлялась прерванная боевая учеба.
Усталый Симагин только было присел отдохнуть, вернувшись из ревира, где он работал санитаром, как явился Степан Бикланов. На плече у него — санитарная сумка. Он весело улыбался.
— Николай, цепочки получились что надо! — Он достал из сумки самодельную гранату. — Видал? Сам испытывал. Ничем не уступают настоящим! — Степан сунул гранату обратно, задвинул тяжелую сумку ногой под кровать.
— Где ты ее испытывал? Как? — допрашивал Симагин, а сам беспокойно думал, не допущена ли какая неосторожность.
— Всё в порядке! — по-прежнему оживленно говорил Бикланов. — В старой канализационной трубе. Спустился туда через заброшенный люк. Чтобы проверить неслышимость взрыва, я велел двум ребятам вытряхивать над люком одеяла. Когда вышел, они спрашивают: «Отказала, что ли, не взорвалась?» — Бикланов рассмеялся. — Не то что охрана, даже свои ничего не расслышали, а ведь стояли над самым люком.
Все это было хорошо. И все же какое-то неосознанное беспокойство мучило Симагина, Сам не зная зачем, он тревожно смотрел за окно. Перед глазами — дорожка, посыпанная желтым песком. Чуть в стороне — тачка, нагруженная щебнем. Должно "быть, узники привезли щебень для ремонта дорожки, асами присели где-нибудь в тень отдохнуть, пользуясь отсутствием надзора. Еще подальше — ограда из колючей проволоки. У прохода — дневальный, одетый в мундир старой кайзеровской армии.
— Ну я пошел, — заторопился Бикланов. — У меня скоро занятия начнутся. Пусть сумка пока полежит здесь. Ночью припрячу.
Только Степан ушел, внимание Симагина привлек человек, быстро шагавший по дорожке. Симагин сразу узнал: это Гельмут, старый член Коммунистической партии Германии, руководитель военного отдела немецких подпольщиков.
Гельмут, едва вошел, быстро и однотонно заговорил, гладя куда-то в угол.
— Николай, сейчас в ваш седьмой барак явятся эсэсовцы для обыска. Причина обыска неизвестна. Всё. Я пошел предупредить других.
Это было настолько неожиданно и страшно, что у Симагин а перехватило дыхание. В седьмом бараке, между двойными стенками, — один из тайников организации, там спрятано оружие. А здесь, под кроватью, — два десятка гранат в сумке, только что оставленной Биклановым!