Вечный герой
Шрифт:
Впрочем, у короля было еще немало возможностей оскорбить Эрмизад на пути в Нунос. И как только такая возможность предоставлялась, король сразу же начинал говорить о ней самой и о ее народе так, словно самой Эрмизад там не было. Говорил он, разумеется, всякие гадости.
Чем дальше, тем для меня оказалось труднее сдерживаться, но я все-таки сдерживался, ибо Эрмизад вообще ничем не показала, что слышит грязные инсинуации короля.
Я видел ее реже, чем мне того хотелось, и, несмотря на предостережения Ригеноса, она
Что такое любовь? Даже теперь, когда, казалось бы, намеченная для меня Судьбой тропа пройдена почти до конца, я не знаю ответа на этот вопрос. О да, я все еще любил Иолинду, но, даже не подозревая об этом, постепенно влюблялся и в Эрмизад.
Мне совершенно не верилось и в то, что о ней рассказывали, даже тогда она уже очень нравилась мне и я ей искренне сочувствовал. Но мне и в голову не приходило как-либо изменить свое поведение по отношению к ней. Я должен был вести себя, как тюремщик с заключенной. Несмотря на то, что роль нашей узницы могла быть исключительно важна для грядущих сделок. Да и для окончательной победы над элдренами.
Раза два я даже задумывался, а есть ли смысл в том, чтобы держать ее в качестве заложницы. Если, по утверждениям короля Ригеноса, элдрены так холодны и не имеют сострадания, в отличие от людей, то с какой стати Арджаву волноваться, даже если его родная сестра будет убита?
Эрмизад, даже если она и была такой, какой с уверенностью изображал ее Ригенос, ничем не проявила того зла, что якобы было в ней заключено. Скорее было похоже, что она обладает исключительным благородством души, что составляло разительный контраст с грубыми шутками и юродством самого короля.
А потом мне вдруг пришло в голову следующее: «Король, вполне возможно, понимает, что я неравнодушен к Эрмизад, и опасается, как бы союз его дочери и Защитника Человечества не оказался под угрозой».
Но я по-прежнему был верен Иолинде. Мне даже и в голову не приходила мысль о том, что брак наш может не состояться.
Видимо, существует великое множество разных видов любви. Какая же любовь самая главная среди них? Этого я сказать не могу. Даже и пытаться не буду.
Красота Эрмизад, безусловно, была не совсем человеческой, но это лишь придавало ей еще большее очарование. Впрочем, красота ее была достаточно близка и к общечеловеческому идеалу, чтобы привлечь мое внимание.
У нее было продолговатое, чуть заостренное книзу личико, которое Джон Дэйкер счел бы похожим на лицо эльфа, но, вероятно, не смог бы определить, насколько благородны черты. У нее был странный ускользающий взгляд. Порой глаза ее, лишенные белков и как бы сплошь светло-голубые, казались слепыми. И чуть заостренные ушки; высокие изящные скулы и хрупкое, почти мальчишеского сложения тело. Элдренские женщины вообще все были хрупкими, с тонкими талиями и маленькой грудью. Зато губы у Эрмизад были полные, сочные, и уголки их естественным образом чуть приподнимались вверх, когда лицо ее было спокойно. Казалось, что она все время слегка улыбается.
В течение первых двух недель нашего путешествия она говорить со мной не желала, хотя я постоянно оказывал ей всяческие знаки внимания. Я заботился о том, чтобы она ни в чем не знала нужды, и она передавала мне через своих стражников слова благодарности. Более ничего. Но однажды, когда я стоял на палубе в том месте, куда выходили наши каюты — моя, Ригеноса и ее, и, опершись о поручни, смотрел вдаль, на серое море и затянутое тучами небо, она вдруг подошла ко мне.
— Приветствую вас, сэр, — сказала она насмешливо.
Я был потрясен.
— Приветствую вас, леди Эрмизад, — ответил я. На ней был темно-синий плащ и длинная простая рубаха из светло-голубой шерсти.
— Сегодня, мне кажется, день полон предзнаменований, — проговорила она, глядя на мрачные тучи, что кипели над нашими головами. Тучи были свинцовые, с каким-то тускло-желтым оттенком.
— Почему вам так кажется? — полюбопытствовал я.
Она рассмеялась. Смех у нее был очаровательный — словно заиграли золотострунные арфы и зазвенели хрустальные колокольчики. То была музыка рая — не ада!
— Простите меня, — сказала она. — Мне хотелось вас растревожить. А вы, оказывается, достаточно эмоциональны, не то что иные представители вашего племени.
Я усмехнулся.
— А вы, миледи, оказывается, весьма высокого обо мне мнения. Что касается моего племени, то я считаю их предрассудки довольно скучными и бессмысленными. Что же касается оскорблений…
— О, это меня вовсе не тревожит, — сказала она. — Это всего лишь ничтожные, мелкие глупости.
— Вы очень великодушны.
— Мне кажется, мы, элдрены, вообще очень великодушный народ.
— А мне о вас говорили совсем иное.
— Без сомнения.
— И тому доказательством служат мои собственные раны! — Я улыбнулся. — Ваши воины как-то не проявляли великодушия или милосердия во время морского сражения близ Пафанаала.
Она опустила голову.
— А ваши — когда взяли Пафанаал. Это ведь правда? Что, я единственная, кто остался в живых?
Я облизнул губы, которые вдруг пересохли.
— Видимо, это так, — тихо ответил я ей.
— Значит, мне повезло, — и голос ее зазвенел.
Я, разумеется, ничего больше не мог сказать ей в ответ.
Мы стояли и молча глядели в море.
Чуть позже она снова заговорила:
— Значит, ты и есть Эрекозе. Ты не похож на прочих людей. Точнее, ты вроде бы не совсем такой, как остальные люди…
— Ага! — воскликнул я. — Вот теперь-то я и понял, что ты — мой враг.